Строители - [240]

Нефедов сорвался со своими предложениями один раз, второй. Вот-вот Нефедова должны были снять с работы. Что-то в этом парне было особое. Смелость? Решительность? Быков тогда не мог понять. Сейчас он знал — это была убежденность или даже одержимость.

…Дождь пошел сильнее. Быкову вдруг показалось, что мальчик на огромном плакате, который висел на фасаде здания, заплакал…

Взять бы тогда Быкову и поддержать парня. Но пока он раздумывал, это сделали другие: Роликов, Йожеф Надь из Госплана Венгрии, Вяткин.

Стройка вошла в ритм. И все, что с таким скрежетом проталкивал Быков — высокая заработная плата, объем работ, производительность, — решилось само собой. Ибо, наконец это Быков понял, при заинтересованности людей и взаимовыручке все так называемые трудности исчезали. И еще он понял, что непреодолимых трудностей вообще нет. А повыдумывали их неумелые или недобросовестные люди. Он, Быков, оказался среди них.

Ему вдруг показалось, что вся его жизнь была трудная, сумрачная. Почему так тяжко все давалось? Он вспомнил институт… Преподавательница, еще молодая женщина с бледным, болезненным лицом, говорит об интегралах… Через две лекции его товарищи уже решали первые задачи, а он угрюмо вбивал себе в голову определение: «Интеграл… понятие, возникающее в связи с потребностью отыскивать функции по их производным…» По их производным. Черт знает что!.. Конечно, он потом догнал: вбивал, вбивал — понял… Отдыха, развлечений он не знал. Когда другие отдыхали или готовились к лекциям, он на станции разгружал вагоны. Сколько он на спине переносил мешков о мукой!

…Большая стрела замедлила движение и остановилась. «Почему?» — забеспокоился по привычке Быков. Он посмотрел на часы, было двенадцать — на стройке обеденный перерыв. С пригорка было видно, что на площадке появилось много рабочих, некоторые выходили через ворота, недалеко от Быкова. Он воровато отступил за ствол тополя…

Потом была работа на стройке. Другие в белых халатиках в проектной сидят. А он пошел туда, где трудней!.. «Расплакался, — Быков усмехнулся. — Трудная, трудная…» Он все смотрел на свою стройку. Рядом с ним на пригорке остановился пожилой человек с авоськой, в которой одиноко болталась бутылка кефира.

— Смотрите? — спросил старик.

Быков промолчал.

— А я, знаете, тут жил, ветры здесь сильные. Они не давали сдать, все стучали в ставни. Сейчас с женой в однокомнатной живем. Что, казалось, тут хорошего? И сырость, и мыши, ветры… А вот, знаете, тянет. Тюрьма тут была старинная. Крепкая такая, из красного кирпича. Они, тюрьмы, крепкие. А ничего не осталось… Все почему-то скамеечку вспоминаю перед домом — доска одна серая, а за сердце хватает. Что оно за сила такая? Воспоминание или привычка?.. Вы что, тут тоже жили?

Старику, видно, очень хотелось поговорить. Быков коротко ответил:

— Жил.

— На Тополиной?

— На Тополиной жил, а вот сейчас не живу… Работал тут. — Быкову почему-то захотелось рассказать старику о себе, но он сдержался, только коротко добавил: — Уволили меня.

— А-а! — деликатно произнес старик. — А я, знаете, перед отъездом встретился тут с одним молодым человеком. Светленький такой, молоденький… Говорил, что строить тут будет. Все хотел после зайти к нему, да вот как-то неудобно. Может, встречали его?

— Встречал.

— Ну и как он? Как? — Старик улыбался, словно вспоминая что-то очень приятное. — Понравился он мне.

Нужно было, конечно, Быкову уклониться от ответа, но он не смог.

— Этот светленький, папаша, молоденький, как вы говорите, и уволил меня…

Старик искоса посмотрел на Быкова, вдруг заторопился.

— Уж извините, спешу я, знаете. Жена ждет, да и Тишка некормленый… Спешу. До свидания вам.

Быков остался один.

Снова пошла по своему кругу Большая стрела. Окончился перерыв. Дождь перестал, но белесый туман сгустился, и от этого стройка казалась чужой, непонятной, а люди — серыми тенями. Что он тут стоит перед стройкой как подсудимый? Пошли они все подальше. Разве он не найдет себе другую каторгу? Да, именно каторгу!..

И вдруг он так ясно понял, что ведь дело не в потоке, не в объединенной бригаде, которая возникла на этом строительстве. На новом месте тоже кто-то предложит другие новые идеи. И снова они покажутся ему чудными, снова он будет против них.

Как нищий стоит он теперь перед воротами стройки. «Ну что ж, решай», — говорит он себе… Но все уже решено.

Нехотя, медленно Быков пошел к проспекту. Он знал, что больше никогда сюда не вернется.

ПИСЬМА

1 октября

Марте Вернер

Дессау, ГДР

Дорогая Марта! Для практики пишу письмо по-русски, как ты просила — печатными буквами.

В своем письме ты дала жалобу, что я пишу слова, которые нет в словаре, такие, как «негоже», «поелику», «вкалывать». Это, Марта, есть старинные московские слова. Я уже так много знаю русский язык, что геноссе Виктор сказал: «Карл Альбертович, у вас есть глубокое знание языка и московский выговор».

Жду тебя в Москве с маленьким Карлом и Эльзой. Геноссе Виктор сказал, что тоже будет весьма (это слово я уже объяснял) рад тебя встретить.

Я уже писал тебе, Марта, что весьма жалею Быкова, поелику (привыкай к старинным словам: «поелику», Марта, это есть «потому») он хороший товарищ. Я имел речь на оперативке (ты никак не поймешь это слово. Нет, оно не от слова «операция». Как сказать откуда? Сейчас, Марта, подумаю. Ага! Оперативка — есть «Скорое собрание»… Хоть оно тянется два и три часа).