Строгий заяц при дороге - [5]

Кажется, вот она, зацепочка!

— А что за икона? — всеми силами пытался я не показать своего интереса.

— Во-от такая доска, — отмерил Павлик пухлыми лапками изрядный кус воздушного пространства. — Нарисован стол и три бабы. На столе рюмка стоит. И вообще — икона как икона.

Что-то смутно напомнило мне это описание. Вот только что?

— Старая была икона? — спросил я осторожно.

— Да, — ответил Павлик, — грязная. Эх, не догадался я ее сначала пемоксолью отшоркать! Тогда бы меньше чем за три «красненьких» Хомяку не отдал!

— А человек тот, что икону принес?..

— Мужичок этот мне не знакомый. Лет ему этак шестьдесят с хвостиком. Невысокий такой, тебя пониже. В сером пальто с каракулем. Такие польта в шестидесятых годах были модными. А под пальтом у него старые галифе и свитер. Да я толком его и не разглядывал.

— А кому Хомяк в Москву звонил, ты не знаешь?

Пысин этого не знал, а я вот — догадывался. В столице у Славки был только один приятель.

Окончился обеденный перерыв. В зал пивбара ввалилась первая партия жаждущих.

— Павлик, у тебя клиенты! — кинула, проходя мимо нас, гранд-дама — завзалом.

Пысин дернулся было уйти, но вернулся и свистящим шепотом спросил:

— Макс, а зачем ему кости? Ну, тому… дядьке из питомника?

— Темнота! — ответил я. — Собакам мясо положено. А кости-то бараньи! Сечешь поляну?

— Секу! — все еще шепотом ответил Павлик и бодро заспешил, махнув мне на прощание рукой. Только не в зал, к клиентам, а на кухню — к бачку с пищевыми отбросами. Там ему и было самое место, по-моему.

>ГЛАВА ВТОРАЯ «ТРИ МУЖА В ОДЕЖДАХ ПУТНИКОВ»

— А, это ты… — сказала Ася, открыв дверь.

— Опять плакала?

— Вот еще! — всхлипнула сестренка. — Плакать из-за этого кобелины! — и, уже не сдерживаясь, убежала, рыдая во весь голос.

Я нашел ее в комнате на диване, сел на краешек и, погладив сестренку по гладким черным волосам, сказал как можно более убедительно:

— Я узнал точно: женщины здесь ни при чем! — Конечно же, полностью в этом я был не уверен. Только Аське вовсе не нужна была сейчас объективная истина — сердце ее жаждало успокоения. — Я был у Славки на работе и допросил с пристрастием его напарника, Пысина. Ты ведь его знаешь… Так вот — у Славки нет и не было кроме тебя ни одной женщины. Иначе я узнал бы!

— Так куда же он подевался-то? — сквозь слезы запричитала моя Аська, но что-то в ней уже изменилось.

— А вот это мы с тобой сейчас и попытаемся выяснить! Давай пои меня чаем, и мы с тобой подумаем вместе, в какую щель наш Хомяк забрался.

Ася уже снова почувствовала себя хозяйкой, сбегала в ванную — плеснуть в лицо воды, потом — на кухню, погреметь чайником.

— Слушай, Ась, — окликнул я ее как можно более беспечно. — Славка никакую икону домой не приносил?

— Приносил, — ответила она из кухни. — Грязную такую. Совсем одурел: выпросил у меня замшевый лоскут и полвечера ее все чистил да чистил… Тебе с каким вареньем, с брусничным или с рябиновым?

— С брусничным. А где икона?

— Загляни под диван. Он туда ее сунул.

Я полез под диван. Аська вся в маму — отличная хозяйка. Под диваном не было ни пылинки. Но иконы, к сожалению, тоже.

Только теперь я убедился, что женщины к исчезновению зятя действительно не были причастны. Святослав не из тех, кто дарит своим пассиям древнерусскую живопись. Хомяк исчез вместе с иконой — значит, она того стоила.

Ася пригласила меня к столу, и я, пожертвовав собой ради сестры, самоотверженно добавил к тому квасу, что уже плескался у меня в желудке, стаканчик крепкого чая с пряником.

— Итак, Асенька, расскажи об этой иконе поподробнее!

Сестренка вздохнула отзвуком недавних слез и налила мне еще стаканчик. Я отважно пригубил чай и посмотрел на Аську в ожидании.

Икона была большая, размером почти с журнальный столик. На ней нарисованы три ангела с крыльями. За чаепитием. Там, кажется, даже самовар стоял. На иконах бывает золотой оклад, а на этой его не было. Самая что ни на есть обычная икона.

Я со вздохом допил чай, и сестренка налила мне третий стакан. Потом она мыла посуду, а я пошел в комнату, булькнув желудком, присел на диван и осоловело начал разглядывать корешки книг в шкафу напротив.

Года два назад Хомяк приобрел польский гарнитур «жилая комната». В комплект входил и книжный шкаф. Славка самозабвенно занялся его заполнением. Сперва он накупил в магазинах целую кучу совершенно не нужной ему публицистики. Эти книги, попав на полку, придали шкафу обжитый, но не слишком-то солидный вид. Нынче, в эпоху книжного бума, когда гарнитуры «жилая комната» есть в каждой преуспевающей семье, такие несолидные шкафы не уважают. И тогда Хомяк совершил самоотверженный поступок — за два года он заполнил полки шкафа сверхдефицитом. Все добытое он мужественно прочитывал, а вытесненную с полок публицистику щедро раздаривал сослуживцам, завоевав тем самым в коллективе славу мецената и бессребреника.

И вот сейчас, рассматривая пестрые корешки, я наткнулся взглядом на один, который привлек мое внимание. Я снял книгу с полки и раскрыл ее.

«Жил старый кочевник Авраам, и давно было ему дано обетование, что станет он родоначальником целого народа. Проходили годы, состарились он и его жена, и уже по законам естества не могло быть у них потомства…