Строение - [8]

Официант расставил на столе чашку, тарелку с круассанами, кувшинчик со сливками и сахарницу. Поклонился и почти исчез, но она окликнула:

— Не исчезайте, Сервио. Присядьте.

— Да, госпожа, — поклонился официант и присел на самый краешек плетёного кресла.

Он размешивала сахар в чашке.

— Скажите, Сервио, — сказала она, — как вам последний?

— Как обычно, госпожа, — официант чуть пожал плечами, — да, побросало, но мы видали и более сложные схемы.

Она чуть кивнула, соглашаясь.

— В тот раз он читал Хемингуэя, — сказала она, — вы помните, Сервио?

— Хэмингуэя? Да, госпожа, помню.

Она сделала глоток, глядя на море.

— Читали?

— Я убирал за ним, госпожа.

Она улыбнулась, чуть искоса глянула на него.

— Вы весьма исполнительны, Сервио.

— Вы слишком добры ко мне, моя госпожа, — в голосе официанта явственно пробилось смущение — я слишком молод для этого. Вот мой товарищ…

— Я знаю вашего напарника, — мягко прервала она его, — не стоит. Сейчас я говорю о вас.

— Как будет угодно госпоже, — ответил официант, потупив взгляд.

— Я знаю, что вы молоды, Сервио, — продолжила она, держа в руках чашку, — и хочу узнать ваше мнение.

— Моё, госпожа?!

— Ваше, Сервио. Нам долго, очень долго работать вместе.

— Почему, госпожа?

Она перевела взгляд на него.

— Что “почему”?

— Почему вы спрашиваете? Вы же так близки к Нему, и вы всё про меня знаете.

Она снова улыбнулась, и ямочки появились на её щеках.

— Я — знаю. Но вы, Сервио, вы не знаете.

— Про себя, госпожа?

— Про себя, Сервио. И отвечая на мои вопросы, вы отвечаете себе. Так что вы о нём думаете?

Официант задумался.

— Он долго петлял, моя госпожа. Всё никак не мог выбрать между Творцом и творением.

— Но раз за разом становился лучше, правда, Сервио?

Официант кивнул:

— Да, моя госпожа. С каждым разом он был всё лучше. Не как человек, нет. Но с каждым разом он становился ближе. Всё меньше приходилось за ним убирать. И в последнем эпизоде — ничего лишнего.

— Вы почти правы, Сервио.

— Почти, моя госпожа?

Она поставила на блюдце пустую чашку.

— Вы абсолютно правы в том, что в его последнем эпизоде не было ничего лишнего.

— Но, госпожа?

Она раскрыла сумку и вынула из него листок.

— Вы немного не уследили за ним на одном из витков.

Официант побелел.

— Простите, моя госпожа!!!

— Не стоит переживать, Сервио, — сказала она, кладя листок на стол и прижимая его сахарницей. — Ваша оплошность простительна.

Она встала, повесила сумку на плечо.

— Простительна, если не повторится. Всего доброго, Сервио. И да, кофе был замечательный.

— Я обязательно передам ваши слова ему, моя госпожа! Он будет рад!

— Да, Сервио, — сказала она, выходя с веранды. — Я знаю.

Официант стоял и смотрел ей вслед, пока она не пропала из виду.

Потом он перевёл взгляд на стол.

Ветер трепал желтоватый листок, на котором не было ничего написано.

Он взял его в руки, и под его взглядом на листке проявились задуманные когда-то, но так и не написанные строки:

Мы строим мосты. Пусть тела наши в шрамах,

И болью ожога на душах горят

Слова — вы навечно слепы, дети Хама! —

Но Он направляет нас в Небо.

Не в Ад.

Пальцы официанта разжимаются, и ветер подхватывает падающий листок, кружит и готовится унести.

Пупырчатый язык подхватывает его, и разноразмерные, идеально подогнанные друг к другу зубы перемалывают страничку, не оставив от неё ни малейшего следа.

Официант собирает со стола на поднос чашку, кувшинчик сливок, сахарницу, протирает салфеткой идеально белую столешницу и уходит за стойку ждать новых посетителей.