Стражница - [97]

А что у вас, женщины в семье никакой нет, ответила гренадерша, когда Альбина пожаловалась ей на медсестер. Пусть приходят, сидят с вами, доступ к вам не ограничен, о чем разговор. Альбина была теперь не в состоянии вести прежние беседы, и гренадерша потеряла к ней всякий интерес. Альбина лежала с позывами по нескольку часов, боясь позвать сестру, звала, наконец, та приходила и неизменно отказывалась поднимать ее, подпихивала ей под бедра судно и уходила, и Альбина снова лежала, и час, и другой, – совершенно впустую. И лишь после этого сестра поднимала ее, усаживала на судно, прислоняя к стене, подставляя с одного боку стул облокотиться рукой, а с другого держа за руку сама, и, стоя над Альбиной, отворачиваясь от нее в сторону, все потом поторапливала: «Ну, скоро там? Тужься давай, чего там сидишь?!»

Она измучилась за эту неделю так, что, когда в субботу заскочивший с морсами на минуту старший сын спросил про невестку: «Что, разрешишь, может, завтра? А то больше никто!» – она согласилась на ее приход как на спасение. Пусть в середине дня примерно придет, после часу, еще попросила она. Именно в это время у нее начинались обычно позывы, и если бы в самом деле хоть один день прожить благополучно и спокойно – ей казалось, там дальше можно будет выдержать и еще неделю.

Невестка появилась, – ей уже хотелось.

– Мамочка! Добрый день! Как вы? Ой, ну вы сегодня очень даже неплохо выглядите, я ужасно рада! – затараторила невестка, кружась около нее, открывая тумбочку, звякая банками в сумке. – Я лосьон принесла, совершенно чудесный, оботру вас, сразу легко задышится!

Альбина объяснила невестке, что от нее требуется, та сбегала в туалет, сполоснула судно и стала поднимать Альбину с постели. Альбина села на судно, прислонившись к стене, облокотилась одной рукой о стул, упершись второй в напрягшиеся руки невестки, натужилась, вытягивая задрожавшую шею вперед, и с предвкушением близкого облегчения почувствовала, как изнутри двинулось, толкнулось в сфинктер и начало его разжимать, натужилась еще, – и сфинктер разошелся окончательно, открыв напирающей массе проход наружу, и тут вдруг руки у нее заколотились, словно их трясло током, зубы застучали, рот переполнился вспененной слюной, полезшей на губы, в глазах стало темно…

Это была мгла той бури, что свирепствовала вокруг. Но уже она стихала, рев ее уменьшался с каждым мгновением, с каждым мгновением все больше яснел воздух, блеснула успокаивающаяся вода озер далеко внизу, обозначились темными пятнами массивы лесов, и вот уже стала видна нитка проселочной дороги, вившаяся прихотливыми петлями, и та крошечная фигурка на ней, и Альбина почувствовала, что воздушное течение поднимает ее, подхватывает и несет, как древесный лист, играя ею, переворачивая и вращая, – а она легче листа, невесомее, бесплотней.

Она умерла, и клиническая ее смерть длилась восемь минут. Ее гренадерского роста лечащий врач проходила коридором мимо палаты как раз тогда, когда в палате раздался сумасшедший, истошный крик, рванула дверь, – это кричала невестка, держа обвисшую Альбину под мышки, они вдвоем затащили ее на кровать, и врач начала делать Альбине массаж сердца, послала невестку за сестрами с необходимыми лекарствами и кислородной подушкой.

Метла не двигалась, словно упершись там, в несхватываемой глазом дали, в некое препятствие, руки, державшие черенок, дрожали от натуги, не в силах сдвинуть ее с места, дрожали ноги, дрожало все тело, напряжение было сверх Альбининых возможностей, она больше не могла ничего выжать из себя, – и закричала от изнеможения, от бессилия, от ненависти к себе за свое бессилие…

– Живучая какая, гляди-ка – сказала врач, прекращая делать массаж. – Промедол ей теперь, пусть успокоится, – дала она распоряжение сестрам. Отерла запястьем пот со лба и посмотрела на Альбинину невестку. – Вы бы вот и приходили к ней вместо всех ваших мужиков, помогали бы ей.

– Не разрешает, – отозвалась невестка.

– А наплюньте. Разрешает, не разрешает. При ее диагнозе каких заскоков не бывает. Если считаться с ними…

Альбина начала осознавать себя через трое суток. Возвращение в сознание было отмечено лицом невестки. Оно плоско нависало над ней, полузакрытое волосами – невестка сидела на стуле около кровати с упавшей на грудь головой, спала, – и Альбина какое-то время смотрела на нее, не понимая, что случилось, почему сама она не на судне, а в постели, а невестка зачем-то дремлет тут в ее изголовье. Потом она вспомнила свой полет, вспомнила метлу, словно бы вклинившуюся во что-то с размаху, и осознала, что между нею нынешней и той, на судне, – некая пропасть, и за время, вместившееся в эту пропасть, случилось нечто ужасное. Ужасное настолько, что, наверное, уже ничего не поправить.

Невестка от ее голоса замотала головой, просыпаясь, дернула голову резко вверх и приоткрыла глаза.

– О-ой, мама! – моргая слипшимися ресницами и радостно улыбаясь, протянула она.

– Что с Ним? – спросила Альбина.

Невестка ничего не поняла.

– С вами? Все хорошо, мама, все хорошо, вы поправляетесь.

До лжи невестки Альбине сейчас не было никакого дела. Ее лишь раздражило, что невестка отвечала ей как полной идиотке.