Стражница - [98]

– Не обо мне речь. С Ним что? Он жив?

Она была уверена, что невестка должна понять ее, но невестка опять не поняла, и пришлось объяснять ей, когда внутри все дрожало от нетерпения узнать и страха предстоящего знания.

Но Он был жив. Сам Он был жив. А страны, в которой Альбина родилась, выросла, прожила жизнь, этой страны больше не было. Она прекратила свое существование в минувшее воскресенье, восьмого декабря – решением высоких властных лиц трех республик, входивших в страну, где она родилась, выросла и жила, волей трех бывших Его подначальных, отпущенных им на свободу и собравшихся в лесном уединении, на некоей охотничьей даче без Него[80].

Сам Он остался жив, с Ним самим ничего не приключилось, но то, что произошло, – это было равносильно Его смерти. Это было хуже, чем смерть. Это было нечто иное, о чем она и не думала, о возможности чего и не подозревала, чего она просто-напросто не представляла!

Невестка еще рассказывала, описывая подробности, она закрыла глаза и отключилась от ее рассказа. Все. Все было кончено. Она не справилась со своей задачей. Ей не удалось уберечь Его. Жизнь ее не имела больше ни малейшего смысла, можно было умереть хоть сейчас.

А тот, властно-хитроглазый, с одутловато-мясистым лицом, который прозвался у нее Крутым, один из тех трех, что решили Его судьбу на лесной охотничьей даче, неожиданно осенило ее, он – правильно, не соперник и не соратник, все так, и вовсе они не взаимоукреплялись, это все обман, одна видимость, он – противник, вот он кто, как она не поняла того раньше! Если бы она поняла раньше!.. Противником – вот он кем был!

С этого дня Альбина не гнала от себя невестку. Она уже и не смогла бы без нее. Теперь около нее нужно было постоянно дежурить. Силы оставили ее настолько, что она не могла больше перевернуться с боку на бок сама, не могла подняться на судно и не могла сидеть на нем, если ее не держали сзади под мышки. «Мама. А вы поправляетесь!» – воскликнула однажды невестка, протирая ее лосьоном, Альбина оглядела себя – действительно, руки в запястьях округлились, округлились пальцы, она удивилась подобному, но тут же и поняла, что это перестала выходить из нее жидкость. Опух, стал похож на подушку и живот, но чуть повыше пупка он проваливался внутрь, и, прося невестку помочь ей пощупать там себя рукой, она ощущала пальцами через кожу угластые сочленения позвоночника. Невестка не отлучалась от нее никуда, оставив дочку на попечение своей матери, которую специально для того срочно вызвала из ее захолустья, тут же, в палате около Альбины и спала, принося на ночь с разрешения врачихи-гренадерши какой-то узкий топчанчик и приставляя его к самой Альбининой кровати. Вроде ничего баба досталась парню, думала о ней Альбина в те нечастые часы, когда находилась в ясном сознании. Она редко находилась в нем, – ее постоянно кололи наркотиками: когда действие одного укола кончалось, ее начинало печь изнутри несусветной болью, и ей делали новый укол. Но когда вдруг непонятным образом накатывало ясное сознание и не было боли, она думала именно об этом: вроде ничего баба. И больше в ней не осталось теперь никаких мыслей, даже о Нем; она и удивлялась тому, но словно бы и радовалась, чувствуя некое облегчение.

В одно из таких своих неожиданных просветлений по совершенно опять же необъяснимой причине ей вспомнилась ее вторая поездка к знахарке. Вернее, не собственно поездка, ничего у нее не сохранилось от той в памяти, а как знахарка сказала ей: «Крестись!» И вспомнилось следом, что было в ее жизни, уже обещала себе: если все обойдется, все будет хорошо – обязательно крестится. Когда это было, в каких обстоятельствах? Она не помнила. Но помнила, что обещала, – ясно, отчетливо помнила; обещала – и не выполнила, почему?

– Ты крещеная? – спросила она невестку.

Голос у нее стал слабый и сиплый, и невестка не расслышала ее.

– Что? – наклонилась она к Альбине.

Альбина повторила.

Невестка словно бы поколебалась, прежде чем ответить.

– Нет, не крестили меня, – сказала она.

– Сможешь в церковь сходить, привести ко мне, чтобы мне окреститься? – попросила Альбина.

Теперь невестка явно расслышала ее, но медлила с ответом, молчала – словно хотела отказать ей, и не знала, как это сделать.

– Да, а зачем вам, какой смысл? – сказала она потом.

– Хочу.

– Как я вас оставлю?

– Оставь. Ничего, – просипела Альбина. – Сходи, попроси. Надо мне. Чего тебе не сходить?

– Да нет, я схожу – опять помолчав, сказала невестка. – Пожалуйста.

– Прямо сейчас.

– Как прямо сейчас. Десять вечера.

– Да? Десять вечера? – У Альбины не было никакого представления о времени.

– Завтра схожу, – пообещала невестка. – Завтра суббота, целый, наверно, день будет открыто, так что, наверно, застану кого нужно.

– Спасибо тебе. Милая ты моя, – сказала Альбина. Так у нее попросилось: «милая». В ней было громадное, всю ее растворившее в себе, расслабляющее чувство благостного облегчения: она вспомнила, что должна сделать, сделать непременно и безусловно, вспомнила – и теперь осталось только немного подождать, дождаться, вернее, и все, действительно можно умирать.