Стравинский - [126]

– То есть иногда ты все же слышишь?

Иона улыбается, – Иногда.

– Темнишь?

– Шучу, настал мой черед.

– В твоем исполнении шутки – шипы, босым не ходи и жалюзи не открывай. Что-то прежде за тобой не водилось. Прежде ты серьезным был, даже чересчур. Побаивались тебя. Да и теперь побаиваются. Побаиваемся.

Иона объясняет, – Того уж нет. Поостыл. Щекотки стал бояться. Над собаками плачу. Я их кормлю, жалею бездомных. А все равно игривость одолевает. Не часто. Про себя. В охотку. Не часто. Домосед. Домоседом стал.

– Притяжение? – в вопросе Филиппа нескрываемый сарказм. – Правильно. Так безопаснее. Сосредоточиться никто не мешает. Я вот как ни пытаюсь сосредоточиться, не получается. Раньше за женщинами ухлестывал. Да. Не то, чтобы до беспамятства, но всё же. Жить хотелось. Оно и теперь хочется. Теперь, если не лукавишь, тебе будет проще понять. Жизнь – это ведь не только любовные похождения? Хотя, всё от местоположения зависит. На юге, к примеру, без любви никак. Хотя, мы и так на юге как будто. Это откуда посмотреть. Проклятая относительность. И так голова кругом. А что, правда, говорят, земля круглая? Где же это видано, чтобы земля круглой была? Да разве у меня глаз нет? Вот они, ученые эти на кого рассчитывают? Думают, что все кроме них, все остальные, народ – идиоты?

– Эй, эй, поосторожнее с народом, мы не всегда безмолвствуем. – Предостерегает Пума.

Филипп не обращает внимания на реплику, – На все стороны равны. При чем здесь штаны? Что в голову взбредет, то и лепят. Лепим. Кто им, нам такое право дал? Нет, Иона, народ – не дурак. Далеко не дурак.

Пума облегченно вздыхает, – Другое дело. Выпиваем, конечно. Чего греха таить? Но во спасение.

Филипп продолжает, – Конечно, с неба звезд не хватаем, но ведь такая задача и не ставилась. Народ действительно многое может. Пума прав. Была бы воля свыше. Я от народа никогда не отказывался. Уж если кто всегда с народом, так это – я. Если опять же без лукавства, всякий подтвердит. И себя народом считаю. И беспримерно горд. Но и балуем, конечно. Взять того же Пуму.

Пума возражает, – Пожалуйста, как-нибудь без Пумы.

– Вот и Марка сожгли, – продолжает Филипп, – Зачем? Кому он мешал?

– Я Марка недолюбливал. – Встревает Ваал, – Он жадным был. Как все трактирщики.

Филипп продолжает, – Марка недолюбливали. Ибо он дело разумел и, в отличие от меня с пьянью не якшался. Стойким рассудочным стоиком себя позиционировал. С ядовитыми змеями умел дружить… Я, Иона, так разумею, при таком-то раскладе, я уж тебе перечислял, блуд там, мздоимство, воровство, сожжение Марка, все такое… при таком-то Вавилоне почему бы ему и не упасть? Я о небе. Даже обязательно, мне кажется. Или перебор?.. Лично я разницу между Концом Света и падением неба вижу. Не одно и то же. Фигурально выражаясь, Конец Света – поезд в никуда, а падение неба – дирижабль без окон. Конец Света – погружение в небо, а падение неба – погружение в голубей. Ты что на это скажешь?.. Или с голубями перебор? Что скажешь? Голубей зря приплел, наверное. Но куда от них деться?.. Но должны появиться знаки. Это непременно. Перед падением неба всегда так, знаки, намеки, предупреждения. Рыбные дожди, к слову о дожде, нашествие лягушек. Кошки, напротив, уходят, прячутся. Что-то такое с осинами, уже не помню. Но покуда как будто тишина. Затишье. Думаешь, затишье? Люди помалкивают. Болтают, но помалкивают. Заветное при себе держат. Привыкли, жучье племя… Вот я, к примеру, пока таверну держу – еще могу на что-то рассчитывать. Улыбаются, приветы шлют, деньги в долг берут. С удовольствием берут. Другое дело – денег у меня нет. Не то, чтобы совсем нет, но не так, чтобы реализовать пожелания и фантазии. Но. Обращаются уважительно, между тем. К отказам относятся с пониманием, ибо отказываю не всегда. Прошу и это отметить. И то, если процент хороший, как отказать? Последнее не отдам, конечно, но, как говорится, помогу, чем-то тем-то. Так что осуждать меня не за что. И здесь попрошу заметочку поставить. Если я и коммерсант, благие намерения, светлые чувства во мне присутствуют. И их немало. А сгори я, как Марк? Кому нужен буду?.. Что ты? портимся чудовищно, жучье племя. Подгниваем, подгнивают. Тебя, к примеру, не вспоминают почти. А про себя держат такое – либо он, ты, то есть, Иона далеко… или же, Иона, совсем далеко. Смекаешь? Совсем-совсем далеко. Смекаешь, что я, то есть они, имеют в виду? А ты, оказывается, живой. Это – радость! Это, Иона, не скрою, радость!.. Ты ведь живой?.. И правильно. И не отвечай. Не мое дело. Правильно? Живи сто лет. – Переходит на шепот. – Я с тобой сокровенным поделюсь. Тут такое дело. Последнее время, пару лет, а, может, и пять всё вокруг меня как-то сжимается. Как влажная простыня. Это я тебе уже говорил. Но. Вот теперь главное. Знающие люди, знатоки своего дела говорят – когда влажная простыня сжимается, делается больно. Очень больно. И душно. Мне же, Иона, как будто не больно. И не душно. Почему? А, может быть, я привык? Что скажешь? Если привык – это страшно. Очень страшно, Иона. Дух из меня, стало быть, уходит… Нет?.. Слушай, а может быть, тебе нужны деньги? Нет?.. Ну, и забудь. Это я так, должен был предложить. Уж тебе бы не отказал. Последнее не отдал бы, конечно, но поделился бы.