Страстное тысячелетие - [12]

— Они выберут место? Это твои люди должны выбрать место — там, где дожди смоют холм могильный и ветры разрушат памятник! Там, куда людям идти далеко, а зверям да ворам могильным близко. Чтобы силы природы стерли память о нем. Нам над могилой глумиться негоже, но и не годится преступника хоронить с законопослушными гражданами.

— Уже изыскивают такое место, как ты изволишь описать, великий тетрарх.

— Ну, хорошо, ступай.

* * *

— Админ, что это ты такой неопрятный врываешься в мой дворец? Гляди-ка весь в пыли, борода всклокочена, волосы растрепаны, да и потом от тебя разит же! Ну, отвечай, случилось что?

— Пропало тело.

— Какое тело?

— Иисуса казненного пропало тело. В народе волнения, молва идет, что казненный воскрес.

— Да ты-то сам поверишь ли в этот вздор?

— И верить не могу, и другого объяснения не вижу тому, что труп пропал.

— Так его, верно выкрали!

— И я бы так решил, да приказал я на всякий случай следить за пещерой, куда его отнесли.

— Так что же?

— Молвят, что в пещеру заходили только женщины и один мужчина. И выходили тоже женщины и один мужчина. Больше не выходил никто и трупа не выносили.

— Женщины, мужчины!.. Кто выходил, кто входил, это отмечено?

— Мать Иисуса, Мария, также полюбовница, тоже Мария. Ещё несколько женщин. Что за мужчина заходил, не приметили.

— Не приметили! Верно, пьянствовали твои люди!

— Только грелись ночной порой. Костер-то им разжигать не велено было.

— Ну, так и есть. Видать, они так прогрелись, что и не заметили, как труп похитили. Оно и ладно. Не будет могилы, не будет и паломников… Так оно и лучше. Только вот слухи эти… Пресечь! Сказывать, что шакалы под камень подрыли и труп на месте и съели.

— Так и будут сказывать, великий тетрарх.

— Да и сам уразумей, что так оно всё и было.

— Иначе и не могло статься, точно так и было.

— Ну, ступай. Да и забудем же эту историю. Слышать не желаю об этом, как его?..

— О ком говорите? Не понимаю.

— Ага, вот, правильно… Молодец. Ступай.

* * *

— Антипа, муж мой, что ты так печален?

— Есть от чего печалиться, Иродиада. Уже пять лет прошло с той поры, как казнили этого Иисуса, а память о нем не умирает, а только ширится. Неужто, и впрямь, был он пророк?

— Кто такой этот Иисус? Не слышала!

— Умница, дай я тебя поцелую! И правда. Бог с ним. Не до него теперь. Как там доченька твоя поживает? Хорошо ли ей за Филиппом?

— Отдали замуж, теперь уж это не моя дочь, а жена Филиппа. Хочешь, я тебе дочь рожу?

— Ты уж мне роди хоть сына, хоть дочь. Боги не благословили наш брак, не награждают нас детьми. Предсказания Иоанна сбываются. Он говорил, что после Тиберия Римом станет править Калигула. Кто мог тогда такое предположить? Ведь у Тиберия родной сын, Друз, был жив ещё. Ан вот как судьба распорядилась! Через два года Друз умер, ещё через два и Тиберий за ним следом, и вот уже год как этот Калигула правит империей. Да уже и при жизни его чуть ли не к святым причисляют, такого в Риме не бывало. До того живые боги только в Египте и в Греции царили, а теперь вот и в Риме те же порядки. Агриппа очень возвысился нынче. Он как-никак вместе рос с Калигулой. Друг детства.

— Он мой брат, мог бы замолвить и за нас словечко перед Калигулой.

— Не доверяю я ни Агриппе, ни Калигуле. Оба они воспитывались у его бабки Антонии, а та была такая тиранка, что… Да ты же братца своего хорошо знаешь, что я тебе рассказываю?

— Это он был злобен да жаден, когда в долгах ходил, а нынче Калигула за него все долги заплатил, да и ему дал средства немалые, так он теперь совсем другой, вот увидишь. Я же помню, каким он добрым был в детстве, доверчивым.

— В детстве кто же не был добрым-то? Все были добрыми и доверчивыми. В детстве-то… На то оно и детство, потому: доброта и доверчивость от скудости ума проистекают.

— А вот увидишь, он и за нас словечко замолвит. В сию же пору поедем в Рим, пускай он нас представит Цезарю.

— Иродам нечего делать в Риме. Август потешался над отцом моим, а брата моего, Архелая, поначалу назначил этнархом, а после и вовсе изгнал в Галлию. Оно и назначение-то это не сказать, что подарок. Отец царем звался, а сыновья, видишь ли ты — этнархи, та тетрархи. Поделил он царство Ирода Великого между сыновьями, видишь ли, чтобы легче справиться с нами было.

— А не поделил бы, так и был бы царем Архелай, а ты — никем. Говорю тебе, поедем в Рим, и испросим у Калигулы вернуть тебе титул царя. Ты его достоин, уж ты мне поверь.

— Да за достоинства ли царские титулы-то выпадают людям? В уме ли ты? Такого отродясь не было! За достоинства философами становятся, а царем родиться надо.

— Ну, так ты и родился царем, им и станешь. И я заодно Рим посмотрю. Поедем!

— Нельзя мне отлучаться. Арета грозит войной. Не простил он мне, что изгнал я его дочь, первую жену сою, обратно к нему, в Набатею.

— Ничего не случится, поехали. Не посмеет Арета напасть на гостя Калигулы. Этих дикарей с юга, если они осмелятся напасть, разобьют твои воеводы, пока мы в Рим съездим. Вернемся, уж всё будет спокойно.

— Душа не лежит у меня слушаться твоего совета… Эх, хороших советчиков-то я не слушал.

— Ты это о ком?

— Так… Воспоминание.

— О ком же? Говори.