Страстное тысячелетие - [10]

— Он сказал, что лучше казнить одного смутьяна, чем допустить гибель целого народа.

— Пусть умрет один, но все спасутся. Это — принцип сохранения правопорядка, Админ. Если бы у меня не было тебя, я бы взял на твое место Каиафу. Какие отличные стражники получались бы из священников! Они владеют профессией шпиона, воина, дипломата и народного трибуна! Кто умеет разговаривать с богами, тот умеет убеждать народ. Если бы я не был Иродом, я бы хотел быть Каиафой.

— Каиафа много ниже тебя, тетрарх!

— Но расторопнее тебя, Админ! Что же дальше было?

— Его отправили к Понтию Пилату.

— Кто посмел нарушать покой преторианцев накануне Пасхи?

— Они и не нарушали. Они подошли к воротам. Понтий Пилат удивился. Он сказал, что не желает вмешиваться в дела иудеев, и отправил его к тебе.

— Так его ведут ко мне?

— Уже привели.

— Ждут? Правильно, пусть подождут. А что народ? не расходится?

— Прибывает, великий тетрарх.

— Прибывает? Они что же, надеются, что их пустят во дворец?

— Они будут стоять и ожидать твоего решения, великий тетрарх.

— Разве твои люди не кричат «Распни»?

— Они кричат гораздо громче, чем я предполагал. На каждого моего человека приходится дюжина зевак, которые кричат «Распни!» ещё громче тех, которым я плачу за эти крики.

— Так оно всегда и бывает. Хорошая закваска сбраживает всё тесто. Вот под эти крики и приведите его ко мне.

* * *

— Вот ты какой, Иисус… Не похож на царя, не похож на бога, на пророка тоже не похож. На безумного похож. Будешь ли творить чудеса, чтобы спастись? тебе другого ничего и не остается.

— Чудеса делаются ради тех, кто их достоин.

— Ради себя ты уж постарайся!

— Так ради себя или ради тебя?

— А ты уже разделил мир на своих и чужих? Помню, ты говорил: «Кто не со мной, тот против меня»?

— Я говорил: «Кто не против меня, тот со мной».

— Какая разница?

— Ты не видишь пропасти, что разделяет эти два мнения? Я говорю, что каждый, кто не враг — друг, ты же говоришь, что всякий, кто не друг — враг. Тех, кто не высказался ни за, ни против, я отношу к друзьям, ты относишь к врагам.

— Как можно равнодушных считать друзьями?

— Они не воюют против меня, они позволяют мне жить в мире, значит, они друзья.

— Но с их молчаливого согласия тебя казнят! Значит, они — твои враги!

— Но они не требовали казни и не возражали бы против её отмены. Они друзья.

— Они не просят помиловать, и не осуждают твоих палачей, они — враги!

— Нелепо враждовать с целым народом. Весь народ состоит из равнодушных. И часто это — лучшая его часть.

— Лучшая часть народа согласна с действиями правителя и подчиняется его законам!

— Лучшая часть народа подчиняется его законам даже когда не согласна с действиями правителя.

— Так почему ты призывал к бунту?

— Я не призывал к свержению правительства. Я призывал к отказу от предрассудков и к перемене своей души.

— Ты надругался над святынями. Ты бесчинствовал в храме.

— Я надругался над теми, кто бесчинствовал в храме. И хотя я не разделяю убеждений людей, поклоняющихся ложным кумирам, я признаю их право делать это в тех местах, где они привыкли. Но молиться, где торгуют или торговать, где молятся — это уж слишком для любого народа. Даже скоты не всякую нужду справляют одновременно, а разделяют и время и место. И людям не пристало торговать в храме, ибо это порождает привычку торговать убеждениями, и в мире нет ничего хуже этого.

— Довольно демагогии. Я жду чудес.

— С чего ты решил, что я буду творить чудеса?

— Твоя жизнь зависит от этого. Разве это — недостаточная плата за зрелище? Если ты совершишь чудо, я отпущу тебя. Если нет, значит, ты — смутьян и обманщик, и тебя накажут.

— Я не обещал совершать чудес для тебя.

— Но тебе же это так легко, не так ли? Вот, видишь, в этом кубке простая вода. Преврати-ка её в вино.

— В твоих погребах достаточно вина.

— Может быть, ты прогуляешься по воде как посуху? Или исцелишь кого-нибудь? Что ты там ещё умеешь? Прочитай хотя бы мои мысли!

— В них нет ничего достойного. Ты желаешь моей смерти.

— Я желаю благополучия Иудее!

— В твоем понимании это — одно и то же.

— Да.

— Так о чем тогда говорить?

— Ты готов принести себя в жертву своему народу?

— Гораздо существеннее, что ты уже мысленно принес меня в жертву своему тщеславию.

— Увести.

— Прочь! Пошел! Ступай!

— Прощай, тиран.

— Админ, отведите его к Понтию Пилату.

— Прокуратор удивится.

— Я знаю. Тогда вы ему скажете: «Мы не можем его судить, ибо у нас нет закона о смертной казни. Если мы его станем судить, приговор наш будет мягче, чем следует ему за его деяния. Поэтому мы отдаем его на суд прокуратора».

— А если он отпустит его?

— А твои люди на что? Пусть кричат «Распни!».

— Они будут кричать так, что в твоем дворце будет слышно, великий тетрарх.

— Админ, вот ещё что. Вели одеть его получше. В дорогие одежды.

— Дозволь спросить, великий тетрарх?

— Что тебе? Спрашивай, дозволяю.

— Зачем его одевать в дорогие одежды?

— Как же ты глуп, Админ! К оборванцу у народа всегда жалость в сердце найдется. Если Пилат спросит, не помиловать ли мне его, то народ может поколебаться. Праздник все-таки. А он весь из себя такой жалкий, одежда старенькая, убогая. Ну как к такому злобу испытывать? Иное дело, если на нем будут царские одежды. Того и глядишь, что каждый подумает, мол нас призывает к смирению, а сам богачом ходит. Опять же задумаются, к чему бы это Ирод одарил простого смерда богатыми одеждами? Нет ли между ними сговора? Вот и пусть свою ненависть ко мне выместят на нем. К тому же… Ты же знаешь, что по закону одежда казненного принадлежит палачам? Ну так вот пусть постараются. Это от меня им подарок за службу! Ха-ха-ха! Так не поскупись, Админ! Прикажи выбрать одежду получше из моих кладовых, и обрядить его как истинного — вот потеха! Царя Иудейского!