Страшно ли мне? - [24]
Я же училась и ночью, и днем, чтобы как можно скорее закончить и дальше пойти своим путем. Без партии, никому не подчиняясь. Немного жизни. Той жизни, которой я, по правде говоря, не знаю. Жизни из романов. Но нас с Анчкой опять отправили преподавать марксизм, сюда, в замок. Хочешь, не хочешь. Если уж мы сами себе кажемся смешными, что говорить об остальных.
«Тито, Сталин», — все время слышим сами, а потом заставляем слушать других. В последнее время я начинаю опасаться, что кто-то может прочесть мои мысли. Я стала такой грубой. И циничной. Я наполнена горечью. И что теперь! В бою все было просто. Жизнь или смерть. Беги или нападай.
«Иди сюда, мне холодно», — снова зовет меня Анчка.
Ее мысли мне известны. А ей — мои.
Замок стал нашим домом. Не знаю, сколько уже времени всем нам, кто здесь живет и работает, обещают матрацы. Мы спим на одеялах, на холодном полу. Опять спим, обнявшись. Как когда-то. В лесу. Как давно это было. В прошлой жизни или вчера.
Анчка освобождает мне место на этой нашей постели и шепчет:
«Как ты думаешь, нам когда-нибудь что-нибудь заплатят?»
«Все карточки я уже отоварила. У тебя остались?»
«Остались».
«Свои я отдала брату Йоже, встретит братьев, поделит между всеми. И маме с отцом».
«Как они? Ты что-нибудь знаешь?»
«Стане пропал без вести. Весь их отряд. Франца повысили в звании и отправили на румынскую границу. Драго хочет поступать в мореходку. Я должна ему помочь. После освобождения еще никого, кроме Йоже, не видела. Только слышала о них от других».
Тишина. Знаю, Анчка думает о матери, которую застрелили, когда она бежала от немцев. А брат?
«Винко в Белграде. Как я хочу его увидеть!»
«Спокойной ночи».
Мы опять все дома. Вечер, идет снег. Жмемся на печи, а мама дала нам целую кастрюлю печеных каштанов и кофе из цикория. Полдня мы собирали в лесу хворост, завтра до школы старшие мальчики отнесут его на рынок.
Я не мечтаю. Я хочу, чтобы так было.
Анчка спит. Я встаю и подхожу к окну. Сегодня был красивый закат. Небо было чуть красноватым. Что нас ждет впереди? Свобода у нас уже есть.
Здесь я когда-то ходил пешком. Мимо сараев, мимо виноградников. По грязи. По снегу. В этой чаще мы с Иваном один раз заблудились, в тумане. Только под утро пришли домой. Мать тогда меня выпорола, она была сыта по горло моими россказнями. Сидя у своего ручья, я плакал и звал отца.
А теперь к тому месту, куда может добраться машина, за мной на телеге приезжает муж младшей сестры. Сижу на ней, смотрю по сторонам. Нога болит. По дороге почти у каждого сарая расположился кто-то с баклажкой вина. С каждым надо выпить. И зятю тоже. Интересно, мы доедем до нашей деревни целыми и невредимыми?
«Давай поеду с тобой», — сказала она.
«Сначала я должен сам. Хочу избавить тебя от первой встречи калеки с матерью. Это будет катастрофа».
«Какой же ты калека. Прекрати!»
Еще какой. Покалечен навсегда.
В деревне перед деревянным домом, крытым соломой, встречают сестры и мать. Слезы. Плач.
«Мама, перестаньте. Если я не плачу, то и вам нельзя».
На столе в кухне бутыль белого виноградного вина и рулет со шкварками.
Приходят соседи. Обнимают меня. Треплют по плечу.
«Помнишь, как мы с тобой ходили…»
«Помнишь, как ты побежал за мной…»
Все что-то вспоминают. Истории, которые я впервые слышу. А я в них, оказывается, участвовал. Больше уже точно не буду. Сколько лжи в этих воспоминаниях. Что сделали люди со своей памятью? Неужели все так просто? Сегодня это черное, а это белое, а завтра — наоборот, белое станет черным, а черное белым. Сколько еще раз эти два цвета поменяются местами?
Я устал. Очень хочется забраться на печь. Но не могу. Помощи не попрошу, а то мама снова ударится в слезы, а я их не переношу.
«Чем теперь займешься?» — спрашивают сестры и при этом ведут себя так, словно от моего ответа зависит их жизнь.
«Не знаю. Для начала хотел бы сходить к ручью».
Ручей, он всегда был моим убежищем. Моим утешением. Моей тайной. Моей исповедальней. Местом моей, только моей встречи с отцом. Моей долгой историей.
И теперь я все это потерял. Никогда больше я не смогу прийти туда один. Туда, где мне всегда на мгновение открывалась жизнь.
Заседание, заседание, еще одно заседание. Занятия и опять занятия. До чего же некоторые тупы! Как будто во время войны разучились думать своей головой. Но никак не хотят понять, что время сейчас крайне серьезное. Что все это только действительно начинается. Не знаю, я что я-то вообще делаю в этом Отделе по защите народа? ОЗНА[12]. Пусть меня, наконец, оставят в покое. Я так хочу учиться. Но меня ждет новое задание.
На улицах Любляны все еще царит веселье. И спокойствие. Не знаю, о чем думает большинство горожан. Столько вчерашних бойцов все еще носят оружие. Иногда они ведут себя, как настоящие дикари. Думают, им все можно. Что хотят, то и делают. Без извинений. Без объяснений. Все вдруг стали великими победителями. Не знаю, ждут что ли, что их всех Тито объявит народными героями.
Мы с Анчкой все еще спим практически на голом полу. Обещанных матрацев нет, как нет. Вчера она чуть ли не с дракой получила посылку из Красного Креста. Мы с ней заварили чай, грызли что-то, похожее на печенье, и смеялись.
Автор, сам много лет прослуживший в пограничных войсках, пишет о своих друзьях — пограничниках и таможенниках, бдительно несущих нелегкую службу на рубежах нашей Родины. Среди героев очерков немало жителей пограничных селений, всегда готовых помочь защитникам границ в разгадывании хитроумных уловок нарушителей, в их обнаружении и задержании. Для массового читателя.
«Цукерман освобожденный» — вторая часть знаменитой трилогии Филипа Рота о писателе Натане Цукермане, альтер эго самого Рота. Здесь Цукерману уже за тридцать, он — автор нашумевшего бестселлера, который вскружил голову публике конца 1960-х и сделал Цукермана литературной «звездой». На улицах Манхэттена поклонники не только досаждают ему непрошеными советами и доморощенной критикой, но и донимают угрозами. Это пугает, особенно после недавних убийств Кеннеди и Мартина Лютера Кинга. Слава разрушает жизнь знаменитости.
Когда Манфред Лундберг вошел в аудиторию, ему оставалось жить не более двадцати минут. А много ли успеешь сделать, если всего двадцать минут отделяют тебя от вечности? Впрочем, это зависит от целого ряда обстоятельств. Немалую роль здесь могут сыграть темперамент и целеустремленность. Но самое главное — это знать, что тебя ожидает. Манфред Лундберг ничего не знал о том, что его ожидает. Мы тоже не знали. Поэтому эти последние двадцать минут жизни Манфреда Лундберга оказались весьма обычными и, я бы даже сказал, заурядными.
Эта повесть о дружбе и счастье, о юношеских мечтах и грезах, о верности и готовности прийти на помощь, если товарищ в беде. Автор ее — писатель Я. А. Ершов — уже знаком юным читателям по ранее вышедшим в издательстве «Московский рабочий» повестям «Ее называли Ласточкой» и «Найден на поле боя». Новая повесть посвящена московским подросткам, их становлению, выбору верных путей в жизни. Действие ее происходит в наши дни. Герои повести — учащиеся восьмых-девятых классов, учителя, рабочие московских предприятий.
Июнь 1957 года. В одном из штатов американского Юга молодой чернокожий фермер Такер Калибан неожиданно для всех убивает свою лошадь, посыпает солью свои поля, сжигает дом и с женой и детьми устремляется на север страны. Его поступок становится причиной массового исхода всего чернокожего населения штата. Внезапно из-за одного человека рушится целый миропорядок.«Другой барабанщик», впервые изданный в 1962 году, спустя несколько десятилетий после публикации возвышается, как уникальный триумф сатиры и духа борьбы.
Макар Мазай прошел удивительный путь — от полуграмотного батрачонка до знаменитого на весь мир сталевара, героя, которым гордилась страна. Осенью 1941 года гитлеровцы оккупировали Мариуполь. Захватив сталевара в плен, фашисты обещали ему все: славу, власть, деньги. Он предпочел смерть измене Родине. О жизни и гибели коммуниста Мазая рассказывает эта повесть.
Книга представляет сто лет из истории словенской «малой» прозы от 1910 до 2009 года; одновременно — более полувека развития отечественной словенистической школы перевода. 18 словенских писателей и 16 российских переводчиков — зримо и талантливо явленная в текстах общность мировоззрений и художественных пристрастий.
Словения. Вторая мировая война. До и после. Увидено и воссоздано сквозь призму судьбы Вероники Зарник, живущей поперек общепризнанных правил и канонов. Пять глав романа — это пять «версий» ее судьбы, принадлежащих разным людям. Мозаика? Хаос? Или — жесткий, вызывающе несентиментальный взгляд автора на историю, не имеющую срока давности? Жизнь и смерть героини романа становится частью жизни каждого из пятерых рассказчиков до конца их дней. Нечто похожее происходит и с читателями.
«Ты ведь понимаешь?» — пятьдесят психологических зарисовок, в которых зафиксированы отдельные моменты жизни, зачастую судьбоносные для человека. Андрею Блатнику, мастеру прозаической миниатюры, для создания выразительного образа достаточно малейшего факта, движения, состояния. Цикл уже увидел свет на английском, хорватском и македонском языках. Настоящее издание отличают иллюстрации, будто вторгающиеся в повествование из неких других историй и еще больше подчеркивающие свойственный писателю уход от пространственно-временных условностей.
«Легко» — роман-диптих, раскрывающий истории двух абсолютно непохожих молодых особ, которых объединяет лишь имя (взятое из словенской литературной классики) и неумение, или нежелание, приспосабливаться, они не похожи на окружающих, а потому не могут быть приняты обществом; в обеих частях романа сложные обстоятельства приводят к кровавым последствиям. Триллер обыденности, вскрывающий опасности, подстерегающие любого, даже самого благополучного члена современного европейского общества, сопровождается болтовней в чате.