Страшно ли мне? - [17]
Он всегда был трусоват. Но я все равно его любил. Среди нас, деревенских мальчишек, он был самым доверчивым. Всегда нам во всем безоговорочно верил. Иногда мы этим пользовались и вредничали. Только иногда.
«Знаешь. Я тогда подумал. Если уйду к белогвардейцам, то мои здесь будут в безопасности. Не замерзнут. С голоду не помрут. И я тоже. Прошу тебя, пожалуйста. Не трогай меня».
Смотрю на нее. Глаза опущены, смотрит в землю. Спрашивается, почему во мне нет гнева.
«Оставь оружие и беги. Беги. Не оборачивайся».
Слежу за ним взглядом. Забираю винтовку, беру ее за руку. Она смотрит на меня своими печальными глазами. Знаю, это будет нашей с ней тайной.
Потихоньку, потихоньку. Нам некуда спешить.
Нас переполняет желание отомстить. По крайней мере, я могу так сказать о себе. Мы не мстим тем, что постоянно повторяем, что защищаем родину. Мы действительно дошли до последней черты и потихоньку перегораем. Все это уже так долго длится, что мы становимся все более самонадеянными, сварливыми, нетерпимыми. Иногда мы доходим до того, что начинаем шпионить друг за другом, считать макаронины в котелке товарища, чашки чая, которого, кстати, нам почти никогда не дают. Мы обвиняем друг друга из-за вшей и бессонницы. Боевое братство? Как-то исчезает. Мы становимся суровыми.
Недавно возвращалась в бригаду, а навстречу бегут Анчка и связной.
Еле переводя дыхание, торопят: «Скорей, скорей. Не представляешь, что они собираются сделать. Ты должна помешать. Нас они не послушают».
Ничего не спрашиваю. Бегу за ними по грязи и опавшей листве.
На земле лежат два бойца. Застрелены.
«Опоздали», — охает Анчка.
«Кто это сделал?» Кричу.
Склонив головы, ко мне подходят четверо партизан.
«Господи, что здесь происходит?»
Все молчат. Смотрю на молодых парней, лежащих передо мной мертвыми. Они у нас недавно. Что я скажу их матерям?
«Они съели шкварки, которые берегли только для раненых, — после долгого молчания произносит Марко. — А эти четверо не стали нас слушать. Мы их просили дождаться тебя. И командира тоже нет, он ускакал в штаб».
Уже шкварки оказались дороже жизни. Гляжу на четверых, стоящих напротив. Убийцы, думаю, но про себя. Одного из них я вчера спасла. Он так устал, что, поворачиваясь во сне, свалился в костер и даже не почувствовал. Я вовремя успела. Наказать их? Почему? Как? Кто мы? Отважные герои или дикари?
Говорю Марко: «Выройте могилы».
Меня отзывают из бригады. Командируют в политотдел пятнадцатой дивизии. Но сейчас не время прощаться. Подожду до завтра.
«Анчка, спокойной ночи».
«Не могу заснуть. Все время вижу их полные страха глаза».
«Это вам за вчерашнее!» — выкрикнул Вид и махнул рукой пулеметчикам, давая сигнал к атаке. Вчера нам крепко досталось.
«Бегут белые! — громко радуется Вид. — Смотри, как припустили».
«Рано радуешься. Сил у них много. Они сильнее, чем я думал».
Слежу за белыми. Не очень-то они и отступили.
«Поменять перегретые стволы! Все раненые в укрытии?»
Там, где еще вчера лежали раненые и больные, мы устроили засаду. Нас ждет тяжелый день. Еще хуже, чем вчера. Сегодня мы должны прорвать их кольцо, иначе нам конец. Страшно, а вообще-то даже стало как-то тоскливо. Перед каждым боем я мысленно со всеми прощаюсь. С сестрами, с мамой, с отцом, а теперь вот еще и с ней. Прощание. Я едва смог сдержать слезы, когда она уезжала из бригады. Увидимся ли мы с ней еще когда-нибудь?
«Черт, теперь еще и гранатами по нашу душу», — бурчит Вид.
Белогвардейцы устремились в атаку, но наши из засады остановили их адским огнем. Ад. Я никогда раньше по-настоящему не представлял себе, что такое ад, а теперь увидел его воочию. Нескольких белых убило, а другие бросились на землю. Вот, сейчас. Сейчас все зависит от нас. Мы еще сегодня должны выбраться из этого котла. Немецкие танки приближаются. Нужно успеть до них.
Мы смотрим друг другу в глаза. Так близко стоим.
«Плохой выбор вы сделали!»
«Голодранцы! Цыгане!»
«Вы такие тупицы, что даже языка своих благодетелей не выучили!»
«Краснопузые! Большевики!»
«Прихвостни поповские!»
Слова разят больнее, чем пули. Во всяком случае, в эти мгновения. Я бросился вперед, навстречу соседу, с которым мы когда-то вместе пасли коров. Он целился в меня из винтовки.
«Ты помнишь, как мы…»
Ночь. Такая темная ночь. Медленно открываю глаза. Что-то мокрое у ног. И теплое. Где я? Лежу. Где? Как будто кто-то меня качает, как будто я на корабле, плывущем по волнующемуся морю. Вокруг меня какие-то склоненные деревья. И движутся. Шагают. Эта боль в правой ноге. Начинает дуть ветер.
«Тссс. Он приходит в себя».
Постепенно, постепенно начинаю понимать. Я бросился вперед, что-то хотел сказать, и тут накрыло. Теперь лежу на носилках, а санитары Мирко и Лойзе меня несут. Давно ли несут? Куда меня несут?
«Не торопись. Осторожно. Смотри, куда ступаешь».
«Мы уже три дня его несем. Наткнемся когда-нибудь на какого-нибудь врача?»
«В этом наступлении нам до Кочевского Рога[11] не дойти».
«Не помер бы дорогой. Хороший же человек, только иной раз отчаянный», — слышу я.
Снова вокруг меня сгущается темнота. Ничего не вижу: Проваливаюсь куда-то. Руками ищу опору. Не за что уцепиться. Падаю.
Сборник миниатюр «Некто Лукас» («Un tal Lucas») первым изданием вышел в Мадриде в 1979 году. Книга «Некто Лукас» является своеобразным продолжением «Историй хронопов и фамов», появившихся на свет в 1962 году. Ироничность, смеховая стихия, наивно-детский взгляд на мир, игра словами и ситуациями, краткость изложения, притчевая структура — характерные приметы обоих сборников. Как и в «Историях...», в этой книге — обилие кортасаровских неологизмов. В испаноязычных странах Лукас — фамилия самая обычная, «рядовая» (нечто вроде нашего: «Иванов, Петров, Сидоров»); кроме того — это испанская форма имени «Лука» (несомненно, напоминание о евангелисте Луке). По кортасаровской классификации, Лукас, безусловно, — самый что ни на есть настоящий хроноп.
Многие думают, что загадки великого Леонардо разгаданы, шедевры найдены, шифры взломаны… Отнюдь! Через четыре с лишним столетия после смерти великого художника, музыканта, писателя, изобретателя… в замке, где гений провел последние годы, живет мальчик Артур. Спит в кровати, на которой умер его кумир. Слышит его голос… Становится участником таинственных, пугающих, будоражащих ум, холодящих кровь событий, каждое из которых, так или иначе, оказывается еще одной тайной да Винчи. Гонзаг Сен-Бри, французский журналист, историк и романист, автор более 30 книг: романов, эссе, биографий.
В книгу «Из глубин памяти» вошли литературные портреты, воспоминания, наброски. Автор пишет о выступлениях В. И. Ленина, А. В. Луначарского, А. М. Горького, которые ему довелось слышать. Он рассказывает о Н. Асееве, Э. Багрицком, И. Бабеле и многих других советских писателях, с которыми ему пришлось близко соприкасаться. Значительная часть книги посвящена воспоминаниям о комсомольской юности автора.
Автор, сам много лет прослуживший в пограничных войсках, пишет о своих друзьях — пограничниках и таможенниках, бдительно несущих нелегкую службу на рубежах нашей Родины. Среди героев очерков немало жителей пограничных селений, всегда готовых помочь защитникам границ в разгадывании хитроумных уловок нарушителей, в их обнаружении и задержании. Для массового читателя.
«Цукерман освобожденный» — вторая часть знаменитой трилогии Филипа Рота о писателе Натане Цукермане, альтер эго самого Рота. Здесь Цукерману уже за тридцать, он — автор нашумевшего бестселлера, который вскружил голову публике конца 1960-х и сделал Цукермана литературной «звездой». На улицах Манхэттена поклонники не только досаждают ему непрошеными советами и доморощенной критикой, но и донимают угрозами. Это пугает, особенно после недавних убийств Кеннеди и Мартина Лютера Кинга. Слава разрушает жизнь знаменитости.
Когда Манфред Лундберг вошел в аудиторию, ему оставалось жить не более двадцати минут. А много ли успеешь сделать, если всего двадцать минут отделяют тебя от вечности? Впрочем, это зависит от целого ряда обстоятельств. Немалую роль здесь могут сыграть темперамент и целеустремленность. Но самое главное — это знать, что тебя ожидает. Манфред Лундберг ничего не знал о том, что его ожидает. Мы тоже не знали. Поэтому эти последние двадцать минут жизни Манфреда Лундберга оказались весьма обычными и, я бы даже сказал, заурядными.
Книга представляет сто лет из истории словенской «малой» прозы от 1910 до 2009 года; одновременно — более полувека развития отечественной словенистической школы перевода. 18 словенских писателей и 16 российских переводчиков — зримо и талантливо явленная в текстах общность мировоззрений и художественных пристрастий.
«Ты ведь понимаешь?» — пятьдесят психологических зарисовок, в которых зафиксированы отдельные моменты жизни, зачастую судьбоносные для человека. Андрею Блатнику, мастеру прозаической миниатюры, для создания выразительного образа достаточно малейшего факта, движения, состояния. Цикл уже увидел свет на английском, хорватском и македонском языках. Настоящее издание отличают иллюстрации, будто вторгающиеся в повествование из неких других историй и еще больше подчеркивающие свойственный писателю уход от пространственно-временных условностей.
Словения. Вторая мировая война. До и после. Увидено и воссоздано сквозь призму судьбы Вероники Зарник, живущей поперек общепризнанных правил и канонов. Пять глав романа — это пять «версий» ее судьбы, принадлежащих разным людям. Мозаика? Хаос? Или — жесткий, вызывающе несентиментальный взгляд автора на историю, не имеющую срока давности? Жизнь и смерть героини романа становится частью жизни каждого из пятерых рассказчиков до конца их дней. Нечто похожее происходит и с читателями.
«Легко» — роман-диптих, раскрывающий истории двух абсолютно непохожих молодых особ, которых объединяет лишь имя (взятое из словенской литературной классики) и неумение, или нежелание, приспосабливаться, они не похожи на окружающих, а потому не могут быть приняты обществом; в обеих частях романа сложные обстоятельства приводят к кровавым последствиям. Триллер обыденности, вскрывающий опасности, подстерегающие любого, даже самого благополучного члена современного европейского общества, сопровождается болтовней в чате.