Страшно ли мне? - [19]
«Чем закончился тот бой?»
«Не знаю. Знаю только, что их доставили к нам. Большого наступления пока нет, все говорили. Но кое-что хорошее и с тобой случилось. Вот, прислали. Ты теперь советский герой».
Смотрю на красную звезду и советский флаг. Письмо. Может, его Сталин подписал. Герой. Ужасная боль и слезы счастья. Стоило? Стоило. Отец. Если бы он меня видел! Но и Америка тоже воюет. Отец вообще знает, кто такой Сталин? Жив ли он? Почему никогда не дает о себе знать?
Возле койки стоит Янез. Медицинский факультет еще не окончил, но санитарка говорит, что он лучший.
«Выдержишь?»
Опять перед глазами пелена. Дождь идёт.
«Сделай хоть пару глотков».
Жизнь так сурова, так несправедлива. Полна таких неприятных неожиданностей. Я попалась в ловушку. Пахнет страхом и страданием, пахнет разлукой. Безумием.
«Стой!»
Передо мной Игорь, начальник госпиталей Кочевского Рога.
«Куда собралась?» — рявкает он.
«У меня пропуск. От политкомиссара главного штаба».
«Меня это не интересует. Дальше нельзя. Кто за раненых отвечает: твой политкомиссар или я?!» Я смотрю на него. А кто прикрывает раненых? Мы. Этот человек вообще понимает, что всякий раз, когда госпиталю угрожает опасность, главный штаб присылает партизан из долины.
Разворачиваюсь. Снова на коня. А он стоит. В кармане у меня пропуск, совершенно бесполезный.
«Поехали», — шепчу коню, треплю его по голове. По-моему, он думает, что я свихнулась.
Потихоньку возвращаемся в долину. Дорога плохая. Позади все время осыпаются камни. Что теперь? Я не могу вернуться в расположение дивизии и продолжать изображать из себя храбрую партизанку. Не могу. Не хочу.
«Ты была у него?»
Это Змаго. Раньше был моим заместителем. Еще в бригаде. Когда мы атаковали немецкий патруль, он был тяжело ранен. И мы с Анчкой вытащили его полумертвого из-под огня, а в нас немцы стреляли. Теперь Змаго работает в конторе госпиталя. Левая нога у него больше не сгибается.
«Разворачивайся! Идем!» — он был в ярости.
Я стою перед конторой и жду. Слышу крик. Змаго орет громче начальника. Потом тишина. Из здания выходит связной.
«Товарищ, я должен завязать тебе глаза».
Он держит меня за руку и говорит, куда ступать.
«Осторожно! Здесь толстое корневище. Камень. Аккуратно, мох скользкий».
Наконец, мы останавливаемся, и он снимает повязку с глаз. Деревянный барак, госпиталь для тяжелораненых. Меня встречает Янез.
«Подожди немного, раненым как раз делают перевязку».
Обнимает меня.
«При нем держись. Завтра мы будем ампутировать ему ногу. По-другому никак. Богдана мы больше ждать не можем, хотя он сказал, что должны. Будет поздно».
Скорее бы смерть. Ничего другого не хочу. Смерть. Быстро. Без слез и прощания. Без отчаяния. Смерть. Почему она не приходит? Чего еще она ждет? Нестерпимой боли? И пусть мне кто-нибудь только скажет, что Бог на этом свете есть.
Я протянула ему руку.
«Садись», — шепчет он мне.
Сижу и все время держу его за руку. Его знобит. Он дрожит всем телом. Вытираю ему лоб и рассказываю только хорошее. Что ж поделать, если хорошего мало. Надеюсь, он не замечает, как трудно мне на него смотреть. Нога уже вся покраснела, плоть отделяется от кости. Получается ли у меня скрыть свой страх? Сильно сжимаю руку. Я теряю старые, знакомые слова и подыскиваю новые. Убедительные, нежные, ласковые, понятные только нам двоим. Такие слова, которые бы его успокоили.
Насупился.
«Побудь еще. Пожалуйста, побудь».
Из последних сил держит меня за руки.
«Останься до утра, пожалуйста».
«Не могу, мне нельзя».
Возвращается связной и опять завязывает мне глаза. Змаго меня ждет. Прощаюсь с ним взглядом. Говорить не могу. Сижу на коне, и мне все равно, какой дорогой он пойдет. Надо было настоять на своем и остаться у него на ночь? Настоять, вместе с ним ждать самого плохого. Я слишком быстро сдалась? Не знаю. Больше не выдержала.
Они бежали за мной.
«Подожди, надо поговорить!» — кричали они.
«Поверь нам!»
Я не хочу ждать. Я бегу. То и дело спотыкаюсь. Вершина холма еще так далеко. Падаю и поднимаюсь. Снова падаю. Мне больно. Бегу. Падаю. Эти, за мной, смеются. Гогочут. Враждебно. Догоняют? Снова встаю. Тяжело. Все сначала. Если бы только я умел летать. Взмыть на вершину холма. А потом бежать вниз. Но — боль. Такой боли я еще не знал. Я упал в пропасть? Этот ужасный гогот за моей спиной. Кто они? Не помню. Пропасть безопасна. Где-то там в ней лампочка. Течет вода. Течет. Память возвращается. Они. Кто же они? Меня опустили в могилу? Но в могиле должно быть темно. А здесь свет. Лицо.
Я открываю глаза и смотрю Янезу в глаза. Он плачет?
«Мы должны были. Правда, должны были».
Отворачиваюсь и смотрю на голую стену. Какого черта они были должны? Лучше бы дали мне умереть. Но я чувствую ногу. Вот она. Шарю руками под одеялом. Я же ее чувствую. Но нащупываю только мокрые бинты. Теплые. Память. Памяти тоже нет. Ничего больше нет.
К Янезу подходит санитарка.
«Все-все наши из бригады и из штаба передают тебе привет. Они думают о тебе».
Чего попусту болтает. Все давно меня забыли. Я — уже прошлое. Я же знаю, как это бывает. Когда ты больше ни на что не годишься. Знаю. Память. Пустота.
«Никакого болеутоляющего у нас не было. И нет. Только самогон».
Сборник миниатюр «Некто Лукас» («Un tal Lucas») первым изданием вышел в Мадриде в 1979 году. Книга «Некто Лукас» является своеобразным продолжением «Историй хронопов и фамов», появившихся на свет в 1962 году. Ироничность, смеховая стихия, наивно-детский взгляд на мир, игра словами и ситуациями, краткость изложения, притчевая структура — характерные приметы обоих сборников. Как и в «Историях...», в этой книге — обилие кортасаровских неологизмов. В испаноязычных странах Лукас — фамилия самая обычная, «рядовая» (нечто вроде нашего: «Иванов, Петров, Сидоров»); кроме того — это испанская форма имени «Лука» (несомненно, напоминание о евангелисте Луке). По кортасаровской классификации, Лукас, безусловно, — самый что ни на есть настоящий хроноп.
Многие думают, что загадки великого Леонардо разгаданы, шедевры найдены, шифры взломаны… Отнюдь! Через четыре с лишним столетия после смерти великого художника, музыканта, писателя, изобретателя… в замке, где гений провел последние годы, живет мальчик Артур. Спит в кровати, на которой умер его кумир. Слышит его голос… Становится участником таинственных, пугающих, будоражащих ум, холодящих кровь событий, каждое из которых, так или иначе, оказывается еще одной тайной да Винчи. Гонзаг Сен-Бри, французский журналист, историк и романист, автор более 30 книг: романов, эссе, биографий.
В книгу «Из глубин памяти» вошли литературные портреты, воспоминания, наброски. Автор пишет о выступлениях В. И. Ленина, А. В. Луначарского, А. М. Горького, которые ему довелось слышать. Он рассказывает о Н. Асееве, Э. Багрицком, И. Бабеле и многих других советских писателях, с которыми ему пришлось близко соприкасаться. Значительная часть книги посвящена воспоминаниям о комсомольской юности автора.
Автор, сам много лет прослуживший в пограничных войсках, пишет о своих друзьях — пограничниках и таможенниках, бдительно несущих нелегкую службу на рубежах нашей Родины. Среди героев очерков немало жителей пограничных селений, всегда готовых помочь защитникам границ в разгадывании хитроумных уловок нарушителей, в их обнаружении и задержании. Для массового читателя.
«Цукерман освобожденный» — вторая часть знаменитой трилогии Филипа Рота о писателе Натане Цукермане, альтер эго самого Рота. Здесь Цукерману уже за тридцать, он — автор нашумевшего бестселлера, который вскружил голову публике конца 1960-х и сделал Цукермана литературной «звездой». На улицах Манхэттена поклонники не только досаждают ему непрошеными советами и доморощенной критикой, но и донимают угрозами. Это пугает, особенно после недавних убийств Кеннеди и Мартина Лютера Кинга. Слава разрушает жизнь знаменитости.
Когда Манфред Лундберг вошел в аудиторию, ему оставалось жить не более двадцати минут. А много ли успеешь сделать, если всего двадцать минут отделяют тебя от вечности? Впрочем, это зависит от целого ряда обстоятельств. Немалую роль здесь могут сыграть темперамент и целеустремленность. Но самое главное — это знать, что тебя ожидает. Манфред Лундберг ничего не знал о том, что его ожидает. Мы тоже не знали. Поэтому эти последние двадцать минут жизни Манфреда Лундберга оказались весьма обычными и, я бы даже сказал, заурядными.
Книга представляет сто лет из истории словенской «малой» прозы от 1910 до 2009 года; одновременно — более полувека развития отечественной словенистической школы перевода. 18 словенских писателей и 16 российских переводчиков — зримо и талантливо явленная в текстах общность мировоззрений и художественных пристрастий.
Словения. Вторая мировая война. До и после. Увидено и воссоздано сквозь призму судьбы Вероники Зарник, живущей поперек общепризнанных правил и канонов. Пять глав романа — это пять «версий» ее судьбы, принадлежащих разным людям. Мозаика? Хаос? Или — жесткий, вызывающе несентиментальный взгляд автора на историю, не имеющую срока давности? Жизнь и смерть героини романа становится частью жизни каждого из пятерых рассказчиков до конца их дней. Нечто похожее происходит и с читателями.
«Ты ведь понимаешь?» — пятьдесят психологических зарисовок, в которых зафиксированы отдельные моменты жизни, зачастую судьбоносные для человека. Андрею Блатнику, мастеру прозаической миниатюры, для создания выразительного образа достаточно малейшего факта, движения, состояния. Цикл уже увидел свет на английском, хорватском и македонском языках. Настоящее издание отличают иллюстрации, будто вторгающиеся в повествование из неких других историй и еще больше подчеркивающие свойственный писателю уход от пространственно-временных условностей.
«Легко» — роман-диптих, раскрывающий истории двух абсолютно непохожих молодых особ, которых объединяет лишь имя (взятое из словенской литературной классики) и неумение, или нежелание, приспосабливаться, они не похожи на окружающих, а потому не могут быть приняты обществом; в обеих частях романа сложные обстоятельства приводят к кровавым последствиям. Триллер обыденности, вскрывающий опасности, подстерегающие любого, даже самого благополучного члена современного европейского общества, сопровождается болтовней в чате.