Страшно ли мне? - [16]
Считаю до трех и открываю глаза.
«Анчка!»
Всё, я больше не одна, когда буду вытряхивать из вещмешка камни и бросать Библию в огонь. Я больше не буду одна, когда надо мной смеются, пока я пересчитываю, сколько бойцов сбежало, сколько погибло, кого ранило и кто умирает. Анчке я смогу признаться, что больше нет сил, и спрошу, видит ли она тоже багровое небо. Анчке я могу довериться, что вообще-то я больше не знаю, что значит быть женщиной, и что мне кажется, что я превращаюсь в мужчину. Анчке я могу рассказать, что после истории с камнями я ему действительно больше не доверяю.
«Ты что, с ним так и не спала?»
«Нет. Только тогда, когда весь этот ужас закончится. Мы с ним так решили. Если закончится».
Она смотрит на меня недоверчиво.
«Ты уверена?»
«Посмотри, на кого я стала здесь похожа».
«Ты красавица».
Разглядываю Анчку. Во время болезни у нее начали выпадать волосы, и поэтому она постриглась. Под мальчика. Так мы когда-то называли такую стрижку. Кожа на лице серая. Темные круги под глазами. Ну и пусть. Главное, что она вернулась. Пока ее не было, я снова почувствовала себя так, как часто чувствовала себя дома. Братья, отец, мама, которая никогда не проронит ни слова. Братья, беззаботно носящиеся повсюду, отец, требующий от меня, девочки, Не только учебы, но и домашней работы, потому что я девочка, и мать, которая утром поднималась первой, а ночью последней гасила лампу. Отец, обвиняющий меня в том, что младшие болтаются без дела, кричит на маму за недосоленные клецки. А какой была его мать? Я никогда ее не видела, семья отца нас избегала. Как прокаженных.
После слушая с камнями я чувствовала себя в бригаде, как когда-то в своей семье. И редкими, очень редкими были те мгновения, когда я смотрела на своих товарищей по оружию и думала, что вообще-то я их люблю.
Мы сидели с Анчкой вдвоем и ели землянику, которую она собрала по дороге в бригаду.
«Знаешь, в госпитале меня навестил Винко. А Мария, говорят, там, в Боснии, сильно влюбилась».
Мария. Увидимся ли мы с ней еще когда-нибудь? Посмеемся ли вместе? Покатаемся ли на велосипеде? Доберемся ли когда-нибудь до моря? Ты слышишь меня, Мария?
«Отец с матерью передают тебе привет. Мама сказала, чтобы ты не волновалась».
Опять пора в дорогу. Менять дислокацию. Я иду за Анчкой. Хватит ли у нее сил? Мы ведь все превращаемся в настоящих доходяг. Сегодня, когда я посмотрела на Анчку; то вдруг поняла, что с нами происходит. Мы превратились в стариков. Раньше я не понимала, когда про человека говорили, что он развалина. А теперь знаю. Это я, это Анчка, это он. Мы все.
Рано утром я повел ее на холм над деревней и показал дом, где родился. Вокруг тишина, обманчивое тепло.
«Красиво, — сказала она. — Как спокойно».
Жизнь покинула эту деревню. Оживет ли она когда-нибудь?
Я рассказал ей о своих. Об отце, который отсутствовал, но всегда как будто был рядом, о матери, которая никогда не улыбалась, о сестрах, о брате. О чудесных ночах на пастбище, когда я бывал один и в мечтах странствовал за океан. И мне хотелось снова стать маленьким. Зачем я, собственно, все это рассказываю? Я еще никогда ни с кем так не разговаривал. Не смущаясь, не стыдясь. Я чувствовал ее тепло. А мой дом и, правда, издалека красив. Издалека.
«Знаешь, на каникулах мы все должны были работать. Кроме старшего брата. Мало того, что он остался на второй год, так еще и велосипед получил в подарок», — сказала она. Опустилась на траву и смотрела вдаль.
«А вот наш дом, мой родной дом, я тебе показать не могу. Там итальянцы устроили комендатуру, и перед капитуляцией они сожгли. Со всем нашим добром». Она посмотрела на меня и добавила:
«Но я бы так хотела увидеть море. Хотя бы раз».
Я не знаю, сколько мы с ней так сидели и мечтали. Все смешалось. Смех и волны моря, слезы счастья и древние стены, солнце и краски, тайны и боль, опустошенность и красота, волнение и радость. Шепот и мечты. Ночные кошмары. Утраченные желания, которые медленно, медленно, правда, медленно, опять возвращались. Мне захотелось, чтобы так и осталось. Чтобы желания вернулись и стали явью. Мне хотелось бы. Неважно. Впадаю в детство? Мне захотелось построить ей дом на море.
«Поздно. Пора назад».
Мы возвращаемся в реальность. В комиссарство, в командирство, в бойню, в неизвестность. В неизвестность и абсурдность бесконечных решений. В здравый смысл, который сродни безумию. К вечному вопросу, останусь ли я завтра в живых. Мы возвращаемся, если быть честным с самим собой, в ужас.
«Тсс!»
Прячемся за кустарником. Видим парня, медленно бредущего по лесной тропинке, голова опущена. У него винтовка. Он не партизан. Смотрю на него и ничего не могу поделать. Выскакиваю из-за кустов и заступаю ему дорогу. Он пугается, бросает оружие и поднимает руки над головой.
«Петер!», — я почти кричу.
Петер. Мой сосед. Мой одноклассник. Мой друг. Я не знал, что с ним. Теперь знаю. Он у белых. Стоит передо мной и дрожит.
«Ты?» Падает на колени. «Я только хотел убедиться, что дома все в порядке».
Я смотрю на него. Так же, как и я. Он хотел увидеть свой дом. Свою жизнь.
«Петер, что с тобой случилось? Почему ты ушел к ним?»
Сборник миниатюр «Некто Лукас» («Un tal Lucas») первым изданием вышел в Мадриде в 1979 году. Книга «Некто Лукас» является своеобразным продолжением «Историй хронопов и фамов», появившихся на свет в 1962 году. Ироничность, смеховая стихия, наивно-детский взгляд на мир, игра словами и ситуациями, краткость изложения, притчевая структура — характерные приметы обоих сборников. Как и в «Историях...», в этой книге — обилие кортасаровских неологизмов. В испаноязычных странах Лукас — фамилия самая обычная, «рядовая» (нечто вроде нашего: «Иванов, Петров, Сидоров»); кроме того — это испанская форма имени «Лука» (несомненно, напоминание о евангелисте Луке). По кортасаровской классификации, Лукас, безусловно, — самый что ни на есть настоящий хроноп.
Многие думают, что загадки великого Леонардо разгаданы, шедевры найдены, шифры взломаны… Отнюдь! Через четыре с лишним столетия после смерти великого художника, музыканта, писателя, изобретателя… в замке, где гений провел последние годы, живет мальчик Артур. Спит в кровати, на которой умер его кумир. Слышит его голос… Становится участником таинственных, пугающих, будоражащих ум, холодящих кровь событий, каждое из которых, так или иначе, оказывается еще одной тайной да Винчи. Гонзаг Сен-Бри, французский журналист, историк и романист, автор более 30 книг: романов, эссе, биографий.
В книгу «Из глубин памяти» вошли литературные портреты, воспоминания, наброски. Автор пишет о выступлениях В. И. Ленина, А. В. Луначарского, А. М. Горького, которые ему довелось слышать. Он рассказывает о Н. Асееве, Э. Багрицком, И. Бабеле и многих других советских писателях, с которыми ему пришлось близко соприкасаться. Значительная часть книги посвящена воспоминаниям о комсомольской юности автора.
Автор, сам много лет прослуживший в пограничных войсках, пишет о своих друзьях — пограничниках и таможенниках, бдительно несущих нелегкую службу на рубежах нашей Родины. Среди героев очерков немало жителей пограничных селений, всегда готовых помочь защитникам границ в разгадывании хитроумных уловок нарушителей, в их обнаружении и задержании. Для массового читателя.
«Цукерман освобожденный» — вторая часть знаменитой трилогии Филипа Рота о писателе Натане Цукермане, альтер эго самого Рота. Здесь Цукерману уже за тридцать, он — автор нашумевшего бестселлера, который вскружил голову публике конца 1960-х и сделал Цукермана литературной «звездой». На улицах Манхэттена поклонники не только досаждают ему непрошеными советами и доморощенной критикой, но и донимают угрозами. Это пугает, особенно после недавних убийств Кеннеди и Мартина Лютера Кинга. Слава разрушает жизнь знаменитости.
Когда Манфред Лундберг вошел в аудиторию, ему оставалось жить не более двадцати минут. А много ли успеешь сделать, если всего двадцать минут отделяют тебя от вечности? Впрочем, это зависит от целого ряда обстоятельств. Немалую роль здесь могут сыграть темперамент и целеустремленность. Но самое главное — это знать, что тебя ожидает. Манфред Лундберг ничего не знал о том, что его ожидает. Мы тоже не знали. Поэтому эти последние двадцать минут жизни Манфреда Лундберга оказались весьма обычными и, я бы даже сказал, заурядными.
Книга представляет сто лет из истории словенской «малой» прозы от 1910 до 2009 года; одновременно — более полувека развития отечественной словенистической школы перевода. 18 словенских писателей и 16 российских переводчиков — зримо и талантливо явленная в текстах общность мировоззрений и художественных пристрастий.
Словения. Вторая мировая война. До и после. Увидено и воссоздано сквозь призму судьбы Вероники Зарник, живущей поперек общепризнанных правил и канонов. Пять глав романа — это пять «версий» ее судьбы, принадлежащих разным людям. Мозаика? Хаос? Или — жесткий, вызывающе несентиментальный взгляд автора на историю, не имеющую срока давности? Жизнь и смерть героини романа становится частью жизни каждого из пятерых рассказчиков до конца их дней. Нечто похожее происходит и с читателями.
«Ты ведь понимаешь?» — пятьдесят психологических зарисовок, в которых зафиксированы отдельные моменты жизни, зачастую судьбоносные для человека. Андрею Блатнику, мастеру прозаической миниатюры, для создания выразительного образа достаточно малейшего факта, движения, состояния. Цикл уже увидел свет на английском, хорватском и македонском языках. Настоящее издание отличают иллюстрации, будто вторгающиеся в повествование из неких других историй и еще больше подчеркивающие свойственный писателю уход от пространственно-временных условностей.
«Легко» — роман-диптих, раскрывающий истории двух абсолютно непохожих молодых особ, которых объединяет лишь имя (взятое из словенской литературной классики) и неумение, или нежелание, приспосабливаться, они не похожи на окружающих, а потому не могут быть приняты обществом; в обеих частях романа сложные обстоятельства приводят к кровавым последствиям. Триллер обыденности, вскрывающий опасности, подстерегающие любого, даже самого благополучного члена современного европейского общества, сопровождается болтовней в чате.