Страшная большая планета - [4]

Перо профессора быстро бегало по бумаге.

— Продолжайте, Михаил Петрович.

— Продолжаю. “За три часа метеоритной тревоги и в результате удара звездолёт израсходовал большую часть горючего, сбился с курсовой орбиты и на скорости около двадцати километров в секунду приблизился вплотную к поверхности Юпитера. Мы, оставшиеся в живых и в здравом рассудке, Беньковский, Ван, Северцев и Корольков приняли решение…”

— Приняли решение, — вполголоса повторил профессор.

- “…приняли решение: принять все меры к тому, чтобы…” Нет, не так. Вот: “…погибнуть на посту — постараться проникнуть невредимыми через внешние оболочки планеты и впервые в истории провести наблюдения её недр”. Так можно, Андрей Андреевич?

Беньковский кивнул. Выражение лица его было очень важным и торжественным.

- “Мы хотим до конца исполнить свой долг, своё назначение во Вселенной. Пусть никто не узнает, что мы увидим перед смертью. Пусть никто не узнает, каков был наш конец. Знайте только, что мы до конца сохранили за собой право на высокое звание Человека. Штурман Ван в последний раз покажет своё искусство, ведя корабль в водородную бездну; профессор Беньковский и аспирант Северцев проведут свои последние исследования. Корреспондент Корольков получит материал для последнего очерка…”

Северцев остановился за спиной профессора и глядел через его плечо. Затем провёл ладонью по лицу и выпрямился. Глаза его были закрыты.

- “Последнее наше слово, — диктовал Михаил Петрович дрожащим голосом, — обращено к Земле. Последний привет наш — к нашим семьям, нашему народу, всей нашей родной планете”. Дальше будут подписи, — сказал он, помолчав.

В наступившей тишине слышались только слабые стоны Валентины Ивановны и скрип пера по бумаге.

— Всё, — сказал наконец Беньковский. — Перечитайте.

Михаил Петрович пробежал листок глазами и сложил его вчетверо.

— Найдут ли его? — спросил он. Беньковский неопределённо хмыкнул.

3. ВОДОРОДНЫЕ ПРИЗРАКИ

Они поставили свои подписи — сначала Беньковский, затем Северцев и Михаил Петрович. Вернулся Ван, не читая, молча вывел в конце три иероглифа своего имени, помахал листком в воздухе, чтобы просохли чернила, аккуратно сложил его и вышел, ни на кого не глядя. И потянулись бесконечно медленные минуты.

Никто не заметил, когда перестала стонать Валентина Ивановна. Странная неживая тишина воцарилась в кабине. Беньковский вдруг встрепенулся, на цыпочках подошёл к умирающей, склонился над нею, прислушался. Потом также на цыпочках вернулся на своё место.

— Дышит ещё, — шёпотом сообщил он.

Михаил Петрович плотнее ушёл в кресло и прислонился горячей щекой к прохладной обивке. Думать ни о чём не хотелось, ибо всякая мысль неизбежно упиралась в главное: через несколько часов конец. Необходимо было отвлечься, сделать что-нибудь, иначе страх перед концом, прочно засевший ледяным комком где-то под желудком, мог вырваться и ударить в мозг.

— Интересно, что делает Ван? — пробормотал он.

Северцев пошевелился, но ничего не сказал. Беньковский поднял голову.

— Ван? Возится с бакеном, я полагаю. Или готовит звездолёт к спуску.

— Может быть, сходить, помочь ему?

— Вряд ли, Миша, вы будете полезны.

Профессор внимательно посмотрел на Михаила Петровича, затем на Северцева.

— Не вешайте носы, друзья, — сказал он. — Помните, у Пушкина? “Умирать так умирать, дело служивое”. Конечно, вы ещё молоды… А я другой смерти и не желал бы. Мой дед был военным моряком и подорвал на себе фашистский танк под Сталинградом… Мать и отец погибли во время второй экспедиции Кожина. И я тоже умру на посту. И желаю такой смерти своим сыновьям. Настоящему человеку не пристало подыхать от старческой немощи в своей берлоге.

Михаил Петрович насильственно улыбнулся.

— С этим, конечно, можно спорить, Андрей Андреевич…

— Можно, — согласился профессор. — У каждого свой взгляд на такие вещи. Ит депендз, как говорил коллега Старк. Но если вы думаете иначе, то какого чёрта, простите, вас понесло за миллиард без малого километров от вашей постельки?

— И это правильно.

— Нет, — возразил вдруг Северцев. — По-моему, это неправильно. Человек рождён для счастья, а не для безвестной гибели.

— Человек рождён для труда. — Беньковский усмехнулся. — Ну, не будем препираться. К тому же у каждого своё понятие и о счастье. Я жалею только о том, что мало успел сделать в своей науке. А я люблю свою науку. Это наука о водородных призраках, о планетах-гигантах, о самых странных и непонятных объектах в Солнечной системе. Юпитер, Сатурн, Уран, Нептун… Исполинские массы водорода и гелия, слегка подкрашенные метаном и аммиаком. Как они устроены? Почему они вращаются с такой бешеной скоростью? Какая энергия питает эти недозвёзды, планеты-выродки? Вот мы наблюдаем на их поверхности титанические изменения: стремительно несутся полосы облаков, крутятся громадные воронки, со страшной силой вырываются потоки разреженных газов. Какие силы действуют за этими внешними проявлениями? Нет, это не всем известные термоядерные реакции, о которых знает каждый школьник. Ведь планеты эти холодны… смертельно холодны! Температура Юпитера — минус сто сорок, а остальных гигантов и того меньше. Что же представляет собой машина такой планеты? Новые, не знакомые ещё человеку физические принципы, таинственные процессы, о которых мы пока не смеем и догадываться. Возьмите красное пятно…