Странники у костра - [55]

Костя сидит рядом с Вовкой и, когда Татьяна убегает, наклоняется к Вовке, что-то шепчет ему, потом пододвигает вазу с конфетами. А еще раньше, во время «Горько!», — Вовка, смеясь, таращился на мать и Ивана, а Костя смущенным, горячим взглядом упирался в стол.

Трезвый, веселый голос Таборова прекращает тишину за столом:

— А ну-ка, братцы! Три-четыре: «Когда б имел златые горы…».

Татьяна стоит в кухне у окна, все еще пряча лицо в ладони. Иван отводит их: сухие горячие глаза смотрят на него. Татьяна лбом прижимается к его плечу:

— Ох, Ваня, Ваня. Натерпишься ты со мной! Намучишься.

— Ну и пусть.

* * *

За окном полная осенняя луна ярко и печально освещает пустырь с пожухлой травой и голубовато-черную гряду ельника в конце пустыря.

И ночью серебристый волнующий холод луны затопляет комнату, окружает брачную постель.

— Таня, Таня, Таня… — Иван ласкает Татьяну, она сдержанно и как-то пугливо касается пальцами его щек, лба, плеч. — Таня, так охота хорошо жить! Скажи, мы хорошо будем жить?

— Постараемся.

— Что ты меня пугала сегодня? Что намаюсь? Не верю я этому. Мне кажется, нам долго-долго жить. Вроде как никогда никуда не денемся.

Татьяна опять с какою-то пугливою щедростью тянется к Ивану:

— Ваня, Ваня, какой же ты все-таки.

* * *

На хребтах полыхают лиственницы, просторно и прозрачно в природе. Иван приносит домой ветку кедра, протягивает Татьяне.

— Веришь, нет, подходит сейчас какой-то бородатый дедок и говорит: передай своей суженой-ряженой. От всего сердца.

— Дедок, по-моему, без бороды был…

Иван гладит ее по плечу, по щеке.

— Сам не свой я, все какие-то безоглядности одолевают. То вот ветку охота тебе принести. То закат с речного обрыва показать. Не знаешь, к чему все это?

— К удаче, Ваня. Или к радости. У тети Дуси спрошу. Она мастерица приметы разгадывать.

— Таня, Таня…

* * *

Поздним вечером Татьяна еще в форме торопливо снимает белье во дворе, через забор окликает ее соседка тетя Дуся рыхлая старуха с папироской в зубах:

— Татьяна, померещилось, нет мне, Иван вроде белье-то развешивал?

— Он.

— Не стыдно тебе? Мужика бабой делать?

— Я и не видела, когда он успел.

— Гляди, как бы потом не припомнил. Мол, в прачки не записывался.

* * *

В комнате Иван с Вовкой играют в жмурки. Иван с платком на глазах, растопырив руки, ходит, ищет Вовку. Тот и на диван запрыгнет, и на корточках, по-заячьи, проскачет сзади Ивана, и из одного угла ойкнет, а сам порскнет в другой.

Татьяна с ворохом белья останавливается на пороге. Иван, слышавший скрип двери, ловит ее, обнимает:

— Надо же, Вовка-то как подрос. И мягонький какой стал.

Вовка заливается-кричит;

— Да здесь я, здесь.

Татьяна высвобождается, снимает платок с Ивановых глаз, выговаривает с ласковой усмешливостью:

— Ты что же барыню из меня делаешь!

— Как это?

— Зачем белье стирал? Не стирай больше — соседи смеются.

— Да я же по пути, не заметил как.

— Ага, так один не замечал, не замечал. Заметил, когда шея заболела.

— У меня — крепкая. Хочешь, верхом покатаю?

Иван подхватывает Татьяну, кружит ее.

— Ваня, не надо! Можешь, можешь… Да совестно же!

* * *

Иван за сварочным столом приставляет, примеряет друг к другу швеллеры, опускает на глаза щиток, рассыпает вихрь искр. За спиной его, в удалении, видна знакомая поляна с выкорчеванными пнями. Появляется Вовка. Иван сразу же откладывает держак с электродом и, не поднимая щитка, идет на Вовку. Тот удерживает рвущийся смех и сначала грозит пальцем Ивану, потом солидно протягивает руку. Иван подхватывает его, обнимает. Вовка наконец хохочет. Потом берет Иванов щиток, смотрит сквозь синее стекло на Ивана, на траву, на солнце. Иван достает со стеллажа еще один щиток, подзывает Вовку, тот двумя руками прижимает щиток к лицу. Иван варит, удлиняется и удлиняется раскаленный шов.

* * *

Сидят за столом, Татьяна кормит Ивана. Взгляд ее пустеет, как бы погружается в какие-то видения.

— Проглядишь глаза-то. Ну-ка, ну-ка, расскажи, где что увидела?

Татьяна с коротким вздохом отвечает:

— Да я просто так задумалась.

— О чем?

— О жизни. Так, вообще.

* * *

Иван на просеке, с бензопилой на плече. Заводит ее — падает одно дерево, другое, третье. Не передыхая, не вытирая пота, Иван пилит и пилит, с какою-то ожесточенною, хмурою одержимостью. Пила глохнет, он с некоторой судорожностью вертит ее, крутит, находит поломку, причину отказа. С досадливо сморщенным лицом оставляет пилу, выхватывает топор и набрасывается на толстую сосну с напористым азартом, нагоняющим забывчивость.

* * *

— Ты пропадаешь куда-то, как отгораживаешься.

Иван сидит на кровати, поверх одеяла, Татьяна, сжавшаяся, — в углу у стены.

Татьяна смотрит на него с глубоко упрятанной грустью, но голос спокоен и, пожалуй, раздражительно ласков.

— Вся я тут, Ваня, вся.

— Тут, да еще где-то. Все время при себе что-то удерживаешь. А у меня сердце рвется, понять не могу — что? Что делать, Таня?!

Татьяна тянется к нему, гладит по голове, как Вовку.

* * *

Иван, в брезентовой робе, в монтажной каске и подпоясанный монтажным поясом, пробирается по стальным тросам к перевернутой букве. Страховочная цепь прищелкнута к верхнему тросу. Пробирается Иван довольно споро и уверенно — чувствуется, что он был лэповцем. На вершине скалы, под сосной, стоит Виктор, которого Иван взял в помощники. У Виктора на плече моток тонкого, гибкого троса. Он тоже в монтажном поясе. Вбивает в сосну кованое кольцо, к нему можно будет цепляться страховочным карабином.