Страницы из дневника - [20]

О, с каким презрением отношусь я теперь к столь услужливо преподносимым нам сведениям, благодаря той поспешности, с какой их принимают на веру! Что за отказ от критики! Что за отсутствие контроля! Что за внезапное доверие к показаниям, самым спорным, самым заинтересованным! Я не вижу никакого истинно критического духа в скептицизме, развивающемся лишь в одну сторону. Какая другая причина, кроме собственных интересов, заставляет их поверить этим свидетельствам, а не иным? Как можно составить себе мнение на основании столь сомнительных данных? Раз вопрос освещается однобоко, то как не заподозрить плутовства за этими свежеиспеченными мнениями?

Иногда бывает, и, думается мне, довольно часто, что тайная причина непонятного с виду явления, причина, которую сплетники рады обозвать постыдной, такова, что ее раскрытие и т. д…. (дополнить) запрещается целомудрием; это сочли бы хвастовством. Прелестная страница из «Tristram Shandy» Стерна в главе о пасторе Иорике (стр. 20 издания Таухница).[47]

Близ Феца.

Sala de espera (зал ожидания).[48] Прекрасен тот язык, что смешивает ожидание и надежду! Так было, — так будет… Они вещают, что без божьей помощи человечеству не выйти из своего жалкого состояния. Это утверждение частично выражает их упование на бога. «Все храмы, кроме храмов божьих, неминуемо превратятся в вавилонские башни», — заявляют они. Их надежды бегут прочь от этой жизни и устремляются к жизни будущей. Царство Веры. Недостоверные утверждения. Неистинная Истина.

8 июня.

Я не обольщаю себя. Ведь я знаю и всегда представляю себе всю массу новых ошибок, недостатков, самых существенных, заключающихся в новых теориях, и каждый раз говорю себе, что применение этих теорий не может быть одинаковым в разных странах и у разных народов… Но это не важно. И вероятно, я услышу: «Каким прекрасным кажется из Франции советское государство!», подобно тому, как говаривали прежде: «Какой прекрасной кажется республика во времена Империи!» Но это государство, о котором и мечтать нам запрещают, — какой только клеветой не гнушаются, чтобы очернить его? Неужели вы думаете, что то этого мне покажется менее плачевным то государство, в котором мы живем? Пусть положение вещей в СССР еще не так хорошо, как некоторые утверждают, — это вполне возможно, пусть еще очень многого ему недостает: но на что бы вы ни пускались, вам не удастся уменьшить мой восторг перед его стремлениями и чаяниями и мое желание ему помочь.

6 июня.

«Чтобы понять экономические явления современности, нужно прежде всего с придирчивостью историка и с той ясностью, с какой все видно на расстоянии, заглянуть в аналогичные явления прошлого», — пишет N. n. в предисловии к книге Бона «Prosperity» (глава 9-я). А в статье Сент-Бева, кстати довольно посредственной, я прочел следующие строки о Сийесе: «…в массе работ о Сийесе говориться обо всем… да, обо всем, кроме истории. Она всегда попадает в немилость у абсолютного духа…» И Сент-Бев цитирует длинный отрывок из Сийеса; в нем есть фраза: «…здравая политика заключается не в знании того, что есть, а того, что должно быть». Сийес подразумевает здесь: того, что должно было бы быть. Мне думается, что часто историк или просто ум, настроенный лишь на созерцание прошлого, с вечной заботой отыскать в минувшем некую аналогию с современностью, отказываются понять, что же в ней есть неповторимого, доселе еще не испытанного. Вечно-юная Клио улыбается, когда слышит, что история есть «непрерывное возобновление» и что «нет ничего нового под солнцем»; она держит для этих мыслителей не один камень за пазухой; но они не любят неожиданностей. Они слишком охотно верят, что не может существовать то, чего до них не было.

«Непредусмотрительный, — говорит Валери, — меньше бывает подавлен и разбит катастрофой, чем тот, кто ее предвидел».

Кювервиль, 11 июня.

Не знаю, какое впечатление я произвожу на других; но на себя — довольно глупое. Когда я говорю с Х. или Y., единственная моя забота — делать вид, что я слежу за беседой (имею в виду беседу по-французски). Я помню разговоры, что еще ребенком тщился понять — разговоры «взрослых». Ничто не изменилось, но я не могу уже больше оправдываться молодостью. А если приходится и мне вмешиваться в разговор, я постоянно «пускаю петуха». «Ну, хоть из жалости не слушайте меня! Мне нечего вам сказать. И не считайте своим долгом притворяться из вежливости, что для вас так важны мои речи. Все, что я вам говорю и буду говорить, — чепуха. Так продолжайте беседовать между собой, как будто меня с вами нет. О, как бы я этого хотел! Для чего вы меня пригласили?»

13 июня.

Конечно, я не думаю, что башня, где я укрылся, сделана из слоновой кости. Выйди я из нее — и я ничего не стою. Стеклянная башня, обсерватория, где я принимаю все лучи, все волны; хрупкая башня, мне худо под ее покровом; да мне и не от чего укрываться; я уязвим со всех сторон; доверчив несмотря ни на что; взгляд мой обращен на восток. Мое безнадежное ожидание окрашивается в цвета надежды.

Крест Христов — одно из их оружий. Оружие нападения или только обороны?

Это превращение Христа в солдата — самый позорный из всех обманов. «Не мир, но меч», — говорил сам Христос. Это все, что они оставили от евангелия. Они так тесно переплели идею религии с идеей отечества, что вооружение и мобилизация происходят не иначе, как во имя господне. Всякое укрепление мира возможно осуществить, лишь отбросив сразу и религию и отечество, как это сделал СССР.