Страна поднимается - [40]

, злобны, как дикие вепри, что спускаются с гор и разоряют поля. Увидите их вдалеке — бейте пулею насмерть, а попадутся вблизи — хватайте, отрезайте носы и уши, вяжите и выдавайте французу, взамен получите соль…» Подлые, злые слова! Отчего же кое-кто из племени бана внял им? А я говорю им слова добрые, честные, и люди бана не слушают их… Нет, нет, все изменится! У француза зло на уме, хоть рот и полон благих обещаний; сегодня люди бана сразу клюют на его уловки, но так же быстро забудут их. А в моем сердце самые лучшие намерения, только тех, кто пойдет за мной, ждут — пока мы не победим — лишенья и беды, и потому землякам надо долго вникать в мои слова. Но я буду повторять и повторять им каждое слово, и они поймут. Поймут и никогда не забудут…

Нуп вспомнил: шестой уж год пошел с тех пор, как однажды, доведенный соляным голодом до мути в глазах, забрался он на высокий камень и спросил сто тридцать человек — всю как есть деревню Конгхоа: «Кто согласен маяться без соли, но драться с врагом?.. Кому невмоготу, кто согласен гнуть спину на француза?» Девяносто человек подняли руки — мы согласны уйти в горы. Эти девяносто, самые бедные в деревне, больше других ненавидели француза.

А жители Дета, ненавидят ли они француза?.. Когда месяц назад ночью праздновали вступление Нупа в Партию, Тхе сказал: «Все, кто бедны, с кого французы драли три шкуры, ненавидят врага. Их ненависть должны закалить мы. Сила их велика, любое дело им по плечу. Все они чисты сердцем и станут нам добрыми товарищами». Не здесь ли, в Дета, народ обнищал вконец? Еще с дедовских времен надрываются, гнут спину на француза. Отчего же нет в их сердцах ненависти к врагу? Отчего не любят они свою родину? Моя здесь вина, думал Нуп, не объяснил им всего, не растолковал. Побоялся лишних трудов…

К вечеру он обошел всю деревню. Спрашивал у людей: сколько раз в месяц, пока луна совершит все свои превращенья, француз гонит их на работу? Что заставляет делать? Что говорят? Что делают сами? Расспрашивал у ребятишек: отчего они такие худющие — кожа да кости? Выяснял: куда подевались буйволы? Кто их увел? Узнавал: почему поля так заросли травой?..

Когда стемнело, деревенский люд сошелся в общинный дом. Нуп попросил у старого Унга разрешения посидеть и поговорить с ними. Земляки думали, он станет рассказывать про дела Конгхоа да про войну. Но Нуп повел речь о другом — о деревне Дета, каждом доме ее, каждой семье. Историю одной семьи не ведала другая, а о злоключеньях той, другой, и не слыхивала первая — поэтому каждый рассказ вызывал удивление. Нуп объяснил, почему поле матушки Ле сплошь заросло травою. Сама-то она — все помнят — отменно расчищала и возделывала землю, но теперь каждый лунный месяц, а в нем, как известно, тридцать дней, полмесяца — ровно пятнадцать дней — гнет она спину на француза. Разве тут уследишь за своим полем?.. А отчего дядюшка Шра не подновит, не починит свой дом, ведь его вот-вот повалит ветер и хозяина придавит обломками? Вспомните, сына дядюшки Шра француз гонял на работы, потом обвинил: он, мол, сторонник Вьетминя, и отрезал ножом руку; кровь из раны лилась целый день, и парень умер… Почему у брата Хну не стало буйвола? Кто его отнял?.. А сестрица Лам! Француз увел ее к себе, надругался, отпустил наконец, только с тех пор точит ее недуг, нет у нее ни мужа, ни детей…

Настала ночь. Огонь постепенно угасал, лишь несколько углей еще багровели. Старый Шра — он сидел, обняв руками колени, — все время стискивал челюсти, но под конец не выдержал, разрыдался. Лам заплакала следом. Плакали все — братья Хиу и Кхип, сестрицы Хоа и Ву… Это были слезы ярости и гнева. Огонь погас. Казалось, темнота обволокла прерывистые звуки рыданий какой-то свинцовой тяжестью, и они, застревая в горле, жгучей болью стискивали сердце…

Нуп вытер слезы, встал и, выйдя за дверь, вернулся с охапкою хвороста. Он подкормил огонь, тот ожил и заплясал. Нуп снова сел и уставился на огонь. Он молчал. Кхип, сидевший позади, далеко от Нупа, вдруг встал, подошел к огню и протянул руку так, чтоб на нее упал свет.

— Брат Нуп, — спросил он, — почему ты не рассказал обо мне? Что ж, буду говорить сам, пусть все услышат. Смотрите, на моей руке не хватает двух пальцев. Француз погнал меня на работы. Там занемог я, много ли сделаешь хворый — тогда он бросил меня в тюрьму, а после ножом отсек два пальца…

Нет, Кхип не плакал. Глаза его налились кровью. Нуп глядел на него. В этом году Кхипу стукнуло двадцать лет. Сам-то он родом был из Конгхоа. Но в пору соляного голода, когда девяносто человек ушли в Бонгпра биться с врагом, родители Кхипа не решились уйти с земляками. Они пришли в деревню Дета и вот уже пять лет работают на француза. Кхип тогда был еще мал. А теперь вон взрослый парень — волосы падают крупными кольцами, кожа совсем темная, ручищи огромные, точь-в-точь тигриные лапы…

Наутро Нуп уходил в Конгхоа.

— Приходи поскорее, брат, — говорили ему люди, — хочется послушать тебя.

Дойдя до ручья, он услыхал топот: кто-то бежал за ним. Обернувшись, он увидал Кхипа. Тот взял его за руку.

— Я сам да и мои предки пили прежде воду из ручья Конгхоа, ели рис, выросший на земле Конгхоа. Хочу теперь вместе с вами бить француза. Возьми меня, брат, в Конгхоа. Я вынесу все, проживу без соли… Не могу я оставаться здесь.