Страна поднимается - [39]

Птица теобео одиноко кричала в ночи.

— Ладно, — сказал Тхе, взяв Нупа за руку, — давай-ка спать, время позднее.

Они улеглись рядом. Тхе отдал свое одеяло детям тетушки Ху — их все время тряс озноб, лихорадило, — и комарье теперь жалило его, словно иглами кололо; набедренною повязкой от них не прикроешься… Нуп лежал и все думал, думал. Зажмурив глаза, он увидал вдруг вершину высокой горы, вокруг огромные камни. Гора эта высится во Вьетбаке — гора дядюшки Хо. Кто, как не дядюшка Хо, учит: сплачивайтесь, объединяйтесь в борьбе. Четыре года назад услыхал Нуп впервые этот призыв к сплочению, но сам он сумел объединить лишь десяток-другой семей в собственной своей деревне. А другие деревни?.. И там ведь народ бедствует, мучится и ненавидит француза. Отчего же он не додумался сам пойти к ним, уговориться сообща бнть врага? Короче, бросил тамошний люд на произвол судьбы. Нет, не полюбил он их, не привязался всем сердцем. Хорошо, Партия указала ему путь. Это она прислала сюда брата Тхе, и тот объяснил суть дела. Путь Партии труден, но иного верного пути нет и не может быть. Решено: он пойдет по этому пути.

— Тхе, — произнес он вслух, — я прямо завтра пойду в Дета.

— И правильно сделаешь, — сказал Тхе. — Я и сам пойду завтра в Талунг.

Хэ Ру заворочался, забормотал во сне. Тхе присел, замахал рукой, отгоняя прочь комаров, потом накрыл мальчика одеялом.

— Слушай, Нуп, — сказал он шепотом, — у тебя вон общественных дел невпроворот. В ноле и носа почти не кажешь. Как Лиеу, не попрекает тебя?

Нуп, придвинувшись поближе к сыну, легонько по гладил Хэ Ру по плечу широкой своей ладонью.

— Нет, — ответил он тоже шепотом. — Лиеу, она все понимает.

— Я теперь буду работать вместе с тобой в поле, ладно? — сказал Тхе. — Ей одной тяжело…

Нуп закрыл глаза. И не заметил, как сон сморил его.

* * *

Дома в Дета невелики: стены у основания шириною лишь в два охвата разведенных в стороны рук, крыши низкие — голову ушибешь, внутри духотища. Свинья, подойдя к одному из домов, стала чесаться о сваю. Дом заходил ходуном, очаг с котлами затрясся, вязки вяленой оленины над ним закачались взад-вперед. Старый Унг схватил палку и отогнал свинью прочь. Захрюкав, она отбежала шагов на пять, потом, волоча брюхо, степенно удалилась к корыту и, пофыркивая, стала хлебать рисовое пойло. Было когда-то в деревне Дета тридцать с лишком домов — больших и высоких, много буйволов, много собак. И над крышей общинного дома парил во всякое время большой змей со свистулькой; люди бана запускают его ввысь как знак мира и благоденствия… Нынче осталось лишь два десятка домов — низких, тесных. Девушки одевались в ткани, что продавал француз, носили на шее красно-синие бусы — француз выменивал их на корзину риса. Нужда не отступилась от людей, глаза их потускнели от голода. Малые дети с раздутыми животами играли со свиньями — и те и другие были одинаково грязны.

Нуп, разговаривая со стариками деревни Дета, глядел на все это и думал: четыре года гнут они спину на француза — и вот до чего дожили…

Деревенские старцы, сбившись поплотнее, сидели вокруг кувшина с водкой. Заслышав, что к ним пришел Нуп из Конгхоа, старики — а они-то знали: он и говорить горазд, и земляков любит да чтит, и в поле первый работник, — обрадовались, принесли добрую водку и пригласили Нупа отведать ее. Но когда он завел речь о том, что надо бы и деревне Дета с оружием в руках выступить против француза, никто и слушать его не пожелал. Дядюшка Унг — в пору восстания [21] он был деревенским старостой, а теперь совсем одряхлел, даже брови у него побелели, щеки впали, беззубый рот провалился — тут же сказал:

— Нет, Нуп, ничего не выйдет. Мы здесь, в Дета, никогда не держали зла ни против тех, кто бился с французом, ни против Правительства[22] и его людей. Но от пепла соломенного нас с души воротит. Не можем есть его вместо соли.

Еще четверо или пятеро старцев, опустив долбленые стебли бамбука, через которые они тянули водку, заговорили разом:

— Бежать, бросить деревню? А куда бежать-то?..

— Нет, мы уходить не хотим…

— Пусть люди Конгхоа бросают деревню. Нам небо не велит…

— Ну, уйдем… А есть-то что будем? Шипы да колья строгать, говоришь? Да тут и в поле некогда выйти. С голоду перемрем. Нет, Нуп, мы не согласны…

— Слушай, Нуп, разве тебе под силу уговорить небо, чтобы дозволило людям Дета уйти с обжитого места? Начнем воевать с французом — останемся без соли, одеться не во что будет. Если б не это, мы, может, еще согласились бы. А так — не устоять нам, не вынести лишений! Само собою, гнуть спину на француза тоже тяжко, но у нас хоть есть соль для детей. Боюсь, ударимся в бега — детям конец, всем до единого…

Нуп не знал, что и сказать. Солнечный свет пробивался внутрь дома, в лучах его плясали пылинки, и не было им числа. Наступил полдень. Старцы разошлись. В доме дядюшки Унга остался один Нуп. Древоточец, проев скособоченную жердь под крышей, обсыпал всю грудь его белой бамбуковой трухой.

Нуп размышлял о коварстве француза. Вот ведь надумал послать этого гада Тю Ру вверх по ручьям земли бана, чтоб раздавал ружья по деревням вокруг горы Тьылэй и уговаривал людей бана: «Все, кто держит сторону Вьетминя