Страна коров - [127]

– К такому нужно будет привыкнуть…

– Постарайтесь, пожалуйста.

– Приложу все силы, – сказал он.

– Здорово, – сказал я.

Я поблагодарил человека, и мы двинулись дальше.

* * *

Слушая, как цветной человек рассказывает о сложных задачах, встававших перед ним, пока он искал свое место в глубоких разногласиях Коровьего Мыка, я заметил, что несколько других участников, похоже, согласно кивают. И, ощутив возможность укрепить мужественное вступление этого человека, я посмотрел на других участников за столом, после чего обратился к одному из них конкретно:

– А у вас был сходный с этим опыт разделенности в Коровьем Мыке? – Я показал на человека, сидевшего с неофитской стороны стола. – Я спрашиваю потому, что вы, кажется, согласно кивали, покуда цветной мужчина делился с нами своей историей…

– Да, – ответил недавно нанятый профессор евгеники. – На самом деле, у меня действительно имелся очень похожий опыт. Если не считать того, что я чистокровный европеоид, что, разумеется, не так уж и незначимо. Очевидно, что это важное отличие – особенно здесь, в Коровьем Мыке. Но значит ли это, что я не могу разделять общие переживания с цветной личностью? Следует ли этому означать, что мы не способны питать те же надежды и тяготы? Те же несбывшиеся мечты? Нет! Лишь из-за того, что я трудоспособный хорошо образованный верхне-среднеклассовый праворукий гетеросексуальный протестант-европеоид мужского пола с явными перспективами на зачисление в штат, это вовсе не значит, что я не способен переживать то же мирское бремя и личные муки, как кто угодно другой.

– Не значит?

– Нет, конечно. И я переживал. Я в такой же степени жертва нашей бурной истории, как и все остальные. Хотя для меня все эти битвы происходили на ведомственном уровне.

Коллеги этого человека вокруг стола прислушивались к его словам с новой терпимостью. Он продолжал:

– Видите ли, меня наняли для того, чтобы я в кампусе разработал и расширил программу евгеники, внедрил элементы этой перспективной научной теории по всему спектру академических дисциплин. Работал в сотрудничестве со своими коллегами ради долгосрочного совершенствования наших студентов. Это, конечно, благородная цель, однако мне оказывается чертовски сложно обрести сцепление. К прискорбию, за исключением зоотехнических наук и нескольких прогрессивно мыслящих личностей на отделении автомобилистики, я столкнулся практически с полным нежеланием со стороны преподавательского состава включать евгенику в свою образовательную программу.

– И отчего так происходит, по-вашему? – спросил я.

– Не знаю. Они, похоже, в нее просто не врубаются. С виду кажется, будто они просто-напросто желают возложить прогресс культуры жертвой на алтарь укоренившейся традиции!..

– Мне знакомо это чувство! – сказала учительница эсперанто. – Поверьте, я совершенно отчетливо понимаю, о чем вы!

– Правда?

– Абсолютно. Потому что у меня ровно та же самая проблема! Хотя, конечно же, моя академическая дисциплина не так научна, как ваша, и склоняется скорее к гуманитарным наукам. Если вода – язык жизни, чем она, вне всяких сомнений, и является, я бы утверждала, что приобретенные языки ровно в той же мере – ее пастеризованное молоко. Только вообразите, как здорово было бы всем в Коровьем Мыке пить молоко! Говорить одной речью! Иметь универсальный язык, что сумел бы лакать ту влагу, какая присуща нашей общей душе. Особенно учитывая, что английский, похоже, в этом отношении нам не очень помогает. Поэтому пора попробовать нечто более действенное, верно? Отчего ж не второй язык, по поводу которого мы все можем прийти к согласию? Почему не язык, предоставляющий себя как раз для действенного общения? Вот моя жизненная миссия! К сожалению, обструкция моих коллег оказалась совершенно неоправданной…

И тут, довольно пространно, женщина заговорила о проблемах, с какими столкнулась, пытаясь внедрить в кампусе свои занятия по эсперанто. Глотая слезы, она повествовала о том, как преодолевала сопротивление при каждом шаге на этом пути: реакционная комиссия по утверждению программы; расколотая администрация; безразличные студенты; факультет естественных наук, который не понимал важности дисциплин помягче; одноязычное отделение английского, оказавшееся безжалостным собственником своей территории и подрывавшее все ее инициативы, – они, похоже, ощущали, что универсально употребляемый язык как-то угрожает фактической гегемонии английского в этой роли, – а потому, стало быть, и их собственным претензиям на ранее переданный им по договору интеллектуальный надел.

– Они как будто не понимают важности того, что я пытаюсь сделать! – всхлипывала она. – Как будто не способны оценить то, чему я посвятила всю свою жизнь!..

Тут гомосексуалист с кафедры искусств сочувственно положил руку на плечо женщины.

– Это ничего, – произнес он. – Не одной вам больно!..

И тут этот человек заговорил о своих бореньях гомосексуалиста в Разъезде Коровий Мык. Как к нему и его собрату-художнику пристали однажды вечером после джазового концерта у «Елисейских полей». И как их некогда тайные отношения стали явными, когда уборщица не вовремя пошла искать свою швабру в подсобку. И как все труднее сейчас отыскивать даже самое основное финансирование для художественного образования. Как само преподавание искусства постепенно вымывается из средних школ в пользу более функционально прагматических предметов. И как, невзирая на все это, он и его возлюбленный по-прежнему мечтают о дне, когда смогут обвенчаться в церкви.