Стоим на страже - [105]

Бесновался в репродукторах марш «Прощание славянки». Завывали баритоны и постанывали басы. У Веденеева вдруг запершило в горле.

Гуйдо прощался с «корешами» и, не довольствуясь рукопожатиями, хлопал по плечам так, что шинельное сукно курилось соленой пыльцой.

Офицер с сине-белой повязкой на рукаве прокричал в мегафон:

— Увольняемым в запас — в автобус!

И со всех причалов, где также стояли экипажные шеренги, побежали к зеленому «пазику» щеголеватые матросы, старшины с широкими «лыками» на погонах.

Строй у борта «двадцатьчетверки» уже распустили. Веденеев зашагал к рубленому домику политотдела, но визг снега под торопливыми башмаками заставил оглянуться. Придерживая бескозырку на лбу, к нему бежал Гуйдо.

— Товарищ лейтенант!.. Товарищ лейтена… Вот тут адресок, — сунул он в руку бумажку. И заулыбался: — Я на Онеге живу. Если занесет… У меня лодка есть. Порыбачим! Погостюете у нас с Татьяной…

Неловко козырнул и побежал обратно. Шофер «пазика» нетерпеливо сигналил.

ПЛЕЧОМ К ПЛЕЧУ

Виктор Степанов ПАРОЛЬ Рассказ

Словно вчера было: в класс вошла старшая пионервожатая и спросила, кто хочет переписываться с польскими пионерами — харцерами.

— Тулин, — сказала она, — у тебя нет ни одного корреспондента, вот адрес, и завтра напиши письмо.

Александру понравилось имя — Ежи. Ершистое и в то же время вроде бы даже девчоночье. А фамилия, как имя, — Дащик. Сел писать, а с чего начинать, не знает. Саша хорошо понимал, что письмо он посылал не только от себя лично, но как бы от всей страны.

— Да не мудри ты, Сашок, — посочувствовала мать, — Опиши про школу, про город наш. Похвалиться, слава богу, есть чем.

Саша сидел у окна и слушал, как натужно гудят пароходы. Дом, в котором они жили, стоял на высоком берегу Камы. А Кама… Это не просто река. Это еще и сказочно красивые берега. Картину «Утро в сосновом лесу» Шишкин подсмотрел здесь, на камских берегах.

В городе пахнет нефтью. Но не той, что в цистернах на станции. У нефти, которую день и ночь качают вышки из-под земли, совсем другой запах — свежий, бодрящий. И потому весь город как будто в рабочем комбинезоне.

Строчка за строчкой ложились на тетрадный лист — о молодом городе на высоком берегу Камы, о городе, удивительно похожем на отца, когда тот приходит с работы в спецовке, пахнущей нефтью.

Утренний поезд увез письмо в Варшаву. А через две недели почтальон вручил Сашке конверт с разноцветными заграничными марками. Ежи писал по-русски, крупными буквами, как наши первоклашки. И, наверно, потому, что ему еще не хватало слов, письмо было коротким. Ежи сообщал, что сразу нашел на карте Каму и что Висла, на которой стоит Варшава, тоже очень красивая река. В этом Саша может убедиться по открыткам. Действительно, в конверте оказалось несколько открыток с видами старой и новой Варшавы. На берегу голубой реки — нарядные остроконечные домики. Восемнадцатый век. А вот Варшава сегодня — широкие, как в Москве, проспекты, высокие дома.

Пришел с работы Сашин отец и тоже с любопытством начал рассматривать открытки. Взял одну с видами новостроек и обрадовался, как будто от родных весточку получил.

— Смотри, сколько понастроили!

И весь вечер рассказывал про Варшаву. Но не про ту, что на открытках, а про ту, что осталась у него на старой выцветшей фотографии. Возле развалин дома в обнимку стоят два бойца. С автоматами на груди. Слева — курносый в каске, лихо сдвинутой набекрень, — Сашин отец. Справа…

— Справа в фуражке польский жолнеж, — пояснил отец.

— Как, говоришь, его звали? — переспросил Сашка.

— Звали его Стефан, а жолнеж по-польски — солдат. Мы с жолнежами потом до Берлина дошли…

Саша с уважением посмотрел на улыбающегося польского солдата. А отец включил проигрыватель и несколько раз подряд заводил одну и ту же пластинку: «В полях за Вислой сонной лежат в земле сырой Сережка с Малой Бронной и Витька с Моховой…»

В следующем письме Ежи прислал фотографию. На лесной поляне возле костра тесным полукругом сидели харцеры. Снимок вышел нечетким, и Саша долго вглядывался в расплывчатые пятна. «У дерево малчик с котелок в рука — это я», — писал Ежи. Он и впрямь был похож на девчонку — тоненький, с вьющимися волосами.

Прошел месяц, другой, третий…

Однажды в дом на берегу Камы почтальон принес бандероль, Саша нетерпеливо распутывал шпагат, развертывал обертку за оберткой — семь одежек и все без застежек: бандероль становилась все тоньше и тоньше.

Саша развернул совсем уже легкий пакетик, и между пальцами прохладно заструился алый шелк. Пионерский галстук! Красный с белой полосой. Из галстука выпорхнула записка.

«Дорогой Саша! Посылал тебе галстук польски харцеров. Пришли и ты своего. Станем большой — увидимся. И пусть галстук будет как пароль».

Саша тут же пошел на почту и послал Ежи советский пионерский галстук. В десять оберток-одежек завернул.

…Все это было в пятом классе — целую вечность назад. Но если считать по календарю, то прошло всего-навсего шесть лет. И вот уже больше года курсант Александр Тулин не знал, где Ежи, что у него и как. Ох уж эта мальчишеская неосмотрительность! Сначала сразу не ответил — замотали экзамены. Потом написал в Варшаву — Ежи не ответил, может быть, и его закружили срочные дела. А тут разнарядка в училище подоспела и — «Прощай, труба зовет!» И не до детской наивной мечты — в самом заветном ящике шкафа рядом с отцовскими орденами остался лежать в целлофановом пакетике галстук Ежи.