Сто семидесятая - [74]

Да, жизнь Хранящей была ужасна. Но отличалась ли жизнь других ратенмарцев настолько сильно от моей собственной?

Возможно, они лучше ели, может, их каюты были на пару шагов больше моей, но в остальном… в остальном у них была та же жизнь, что и у меня.

Ратенмарцы выдали девушкам-тейанкам те же самые идеалы и принципы, в которые верили сами, заставив разделить общую с ними судьбу. Многие из них понятия не имели, кем на самом деле являются Хранящие.

Когда тандерцы атаковали корабль с детьми, Синие с Зигмы искренне пытались помочь всем, вне зависимости от того, какого цвета была форма малышей. Кэртис, сердясь, не понимал, почему у Хранящих такая странная программа. И даже ин Герм не заметил крошечной несостыковки, когда я объясняла принципы проверки здоровья любого ратенмарца. Никто из них не знал, кто такие Хранящие. И потому не отличал как чуждых представителей другой расы.

И пусть участь тейанок была незавидной, девушки в белом жили. У них была цель, предназначение, в которое они свято верили. Они дышали для того, чтобы поддержать родную, как они считали, Империю.

И в этом — в главном — они ничем не отличались от остальных ратенмарцев.

Каждый был по-своему важен. Пусть система неумолимо отмеряла долю этой значимости, обычные ратенмарцы — обычные люди — в кун опасности следовали неписаным законам, говорившим, что в беде нужно помочь, не бросить, поддержать.

Да, у тейанок была незавидная судьба. Хранящие, при одном взгляде на содержимое их тарелок или учебную программу, представляли собой не более чем расходный материал. Но была ли участь ратенмарских десантников, гибнущих сотнями и тысячами, лучше?

Все вокруг просто жили своей жизнью и винить их за это было странно. Не винить же тех, кто уничтожил мой народ, было невозможно.

Ошибкой были не ратенмарцы, чьей смерти я так и не научилась желать искренне, от всего сердца. Как не умела желать смерти ни одному живому существу. Даже нападая на капитана, я просто выплёскивала собственную ярость, клокотавшую внутри и умело встревоженную нужным словом.

Ошибкой была я сама.

Эта ярость была на себя саму. За то, что, как и у ратенмарцев, у меня была своя правда и своя вера. Но, в отличие от них, я, слабая и испуганная мерещившейся повсюду болью и смертью, не находила храбрости, чтобы прожить свою правду до самого конца, пока ратенмарцы проживали свою веру круг за кругом. Верой в то, что они делают. И ради этой веры они были готовы жертвовать не только другими, но и собой. От последнего механика до капитана.

Мне следовало давно покончить с собственным существованием, но я никогда не находила храбрости.

Впервые я почувствовала силу здесь, на Зигме, когда наконец призналась самой себе, что жить так невозможно.

И вот, приняв решение, и словно облегчив тем душу, я остановилась на этом. Словно самое сложное было уже за плечами. Будто я уже всё сделала.

Я погрузилась в учёбу и позволяла себе изнывать от ласк врага, оправдываясь раз за разом, что всё это только временно и вскоре… Нет, этого слова я никогда не произносила даже в собственной голове. Это слово душило и подавляло, и потому я предпочитала не думать о нём. Нет, не забыть! Просто не думать пока, ведь мне предстояло подготовиться: найти способ, возможность, нужный момент. Всё это было важным и потому я должна была — но могла не спешить.

Я предпочитала вести свою новую временную жизнь, окончательная цель которой должна была оправдать и помиловать меня за всё. На самом же деле я просто спряталась от своей правды, отыскав удобную лазейку.

Возможно, я одна прожила обратную сторону всех самых жутких поступков ратенмарцев, ведь только я знала правду о том, кем являюсь. И потому не могла, не должна была им разрешить использовать меня так, как остальных.

Но я позволила, отыскав подходящее оправдание, позволившее тянуть время сколько угодно долго.

Пусть, закрыв глаза, я могла объяснить собственную осторожность и неторопливость, как и то, что попросту не могу не проводить в каюте капитана массу времени, но так ли необходима была мне учёба? Конечно, она давала возможность расширить границы собственной резервации, но зачем я так тщательно училась? Потому что это отвлекало меня от тяжёлых мыслей? Потому что так приятно было как будто бы начать новую жизнь? Почему я оправдала одного ратенмарца, увидев в нём друга? Какая в этом была необходимость?

Неужели я действительно обманывала себя тем, что узнаю у Кэртиса нечто действительно важное?

На празднике я словно прозрела. Это не ратенмарцы были испорчены — они жили единственной жизнью, которую знали. Это я была гнилой до мозга костей, существуя и стараясь продлить жалкое бытие, насколько это было возможно, прекрасно отдавая себе отчёт в том, сколько боли и горя пришлось пережить миллионам тейанцов из-за врагов, которые выкачивали из меня силы, чтобы продолжать свою гнусную войну. Продолжать уничтожать таких как я!

Я позволяла это и потому была хуже любого вокруг.

— Юна, Юна… — я с усилием оторвала взгляда от подноса с пищей и посмотрела на Кэртиса, не помня, какой сегодня круг и как я снова оказалась в Обеденной. — Можно я присяду, мне нужно с тобой поговорить.