Сто императорских карабинов - [8]

Лучший нежемский охотник Галактионов ни в какие россказни не верил. Демонстрируя презрение к слухам, ходил в те места стрелять белку. Но вот однажды единственная его красавица-дочь вместе с подружкой пошла по грибы, заблудилась в лесу у Нежмы. Девочек нашли на другое утро у прежнего обиталища Селищевых. Все  кончилось вроде благополучно. Только некоторое время спустя родители стали подмечать, что с дочкой творится неладное. Всегда подвижная, веселая, говорливая, она вдруг вздумала уединяться, на вопросы отвечала невпопад, после и вовсе стала заговариваться. Сколько ни возил отец любимую дочь к врачам, ни шкурок, ни денег не жалел, — все бесполезно. «В Тимофеевом кругу побывала», — говорили приглушенными голосами старухи. На путях к углежоге было множество мостков через ручьи и хляби. От горя и отчаяния Галактионов сокрушил их все топором, чтобы уж, по крайней мере, другие не могли впредь в проклятое колдовское место попасть...

Вот это и имел в виду Акаченок, упоминая о недоступных для мотоциклиста дорогах в окрестностях райцентра.

А в Сухоложье был кочкарник. На лошади, запряженной в телегу, маневрируя, еще можно было пробраться, но на мотоцикле — нет.

— Пойдем сейчас? — предложил Шатохин.

— А что, можно, — поглядев на часы, согласился Акаченок. — В одно место успеем сгонять, до темноты.

На машине Акаченка заехали сначала к нему домой: он был в ботинках и переобулся, заодно захватил карманный фонарик.

— Куда сперва? — спросил Акаченок.

— Безразлично, — отозвался Шатохин.

— Тогда к Тимофееву кругу, — сказал Акаченок. Лихо развернул машину на крохотном пятачке, с удовольствием демонстрируя свое мастерство. Водил он и впрямь классно. В СПТУ этому учился, в армии два года водил грузовики по горным дорогам, через обледенелые перевалы.

На выезде из райцентра Акаченок остановился около пятистенка, крытого тесом, поросшим от старости мхом. «На минуту», — бросил на ходу Шатохину.

Минута обернулась четвертью часа. Наконец показался на крыльце в обществе старика со старухой. Что-то покивал согласно, помахал рукой и торопливо устремился к «Москвичу».

— Деда моего сродная сестра, — пояснил, садясь в кабину.

— Сродная? — переспросил Шатохин с легкой иронией.

— Двоюродная, двоюродная, — поправился Акаченок.

Он был довольно грамотный парень, заочно учился на четвертом курсе филфака в университете, но от некоторых местных словечек избавиться не мог и просил Шатохина сразу поправлять, если какое вырвется ненароком.

Сразу за околицей последовала развилка. Акаченок свернул вправо, на дорогу поразбитей.

— Вечером они картошку копали, — говорил он о стариках, дальних родичах, — не слышали. Да и попробуй. Огород у них на полкилометра тянется. А ночью, дед говорит, вроде как проезжали на телеге, скрип слышал. А может, и почудилось, говорит.

Акаченок пристально вглядывался в накатывавшую перед капотом «Москвича» сухую, в неровностях, серую дорогу.

— Сырость была бы, отпечатки следов заметить можно. Да еще как назло Курослепов ободовые колеса поменял на шинные, мотоциклетные. Вот и ищи тележный след.

Райцентр скрылся из виду, дорога вошла в хвойный сумрачный лес. Чем дальше, тем все ухабистей делался путь — леспромхозовские трактора постарались. «Москвич» с черепашьей скоростью, но без остановок полз по лесу. Легковая машина явно была не рассчитана на такие ухабы. От напряжения капельки пота выступили на лбу водителя.

Новая развилка обозначилась, опять справа. Акаченок вышел, походил в полунаклоне, скрылся за густыми лапами ельника. Шатохин не знал, оставаться ли ему на месте или нагонять товарища.

— Иди сюда, Алексей, — послышалось вскоре.

Акаченка он застал склоненным над крохотной лужицей. Она сохранилась от давней непогоды: закрытая тенью деревьев, высыхала медленно. По краям ее, словно след затягивающейся, заживающей раны, влажновато блестела глина. На ней, на этой глине, четко проступал след сильно стертой шины.

— Вот-т она! — сказал Акаченок, выпрямляясь.

— Чья только?— сказал Шатохин.

— Курослеповская, — убежденно сказал Акаченок. — Кто на мотоцикле катать будет на такой лысине. А других телег с шинами я во всей Нежме не знаю.

По мрачному, не располагающему к разговору ельнику они неторопливо прошли с километр и обнаружили чуть в стороне от дороги поломанную молодую елочку.

— Ну вот, теперь легче, — с веселинкой и уловимым азартом в голосе сказал Акаченок. — Напрямую ехали, подлесок мяли. Если прямить так, — он махнул рукой вперед, — четко на смолокурню наткнешься. Сейчас уклон пойдет, ручей будет, а потом опять на повышение. За ручьем сосна и береза начинаются. Мы часто на смолокурню в детстве наведывались. Родители запрещали, а все равно ходили. Мать, помню, однажды выстегала за это.

Шатохин молчал. Рад был бы поддержать разговор, да идти по гущине кустарника трудно. Жалел, что не переоделся в старое. О колючие заросли пошедшего в низине шиповника, о торчащие там и сям коряги не мудрено порвать одежду.

Ручей дал знать о себе гортанным шумом. Берег его был чист в том месте, где подошли. Темная вода стремительно катила опавшие багряные и желтые листья. Ручей шириною сажени в полторы — почти речушка. На родине Шатохина таким названия дают. Может, и у этого было.