Стихотворения. Поэмы - [10]

И только горечью своей неисцелимой

Наш хлеб отравленный возьмешь на Страшный суд,

Как брали прах родной у стен Иерусалима

Изгнанники, когда псалмы слагал Давид

И враг шатры свои раскинул на Сионе.

А у меня в ушах твой смертный зов стоит,

За черным облаком твое крыло горит

Огнем пророческим на диком небосклоне.

1946

III. «Друзья, правдолюбцы, хозяева…»

Друзья, правдолюбцы, хозяева

Продутых смертями времен,

Что вам прочитала Цветаева,

Придя со своих похорон?

Присыпаны глиною волосы,

И глины желтее рука,

И стало так тихо, что голоса

Не слышал я издалека.

Быть может, его назначение

Лишь в том, чтобы, встав на носки,

Без роздыха взять ударение

На горке нечетной строки.

Какие над Камой последние

Слова ей на память пришли

В ту горькую, все еще летнюю,

Горючую пору земли,

Солдат на войну провожающей

И вдо́вой, как ро́дная мать,

Земли, у которой была еще

Повадка чужих не ласкать?

Всем клином, всей вашей державою

Вы там, за последней чертой —

Со всей вашей правдой неправою

И праведной неправотой.

1962

IV. Стирка белья

Марина стирает белье.

В гордыне шипучую пену

Рабочие руки ее

Швыряют на голую стену.

Белье выжимает. Окно —

На улицу настежь, и платье

Развешивает.

Все равно,

Пусть видят и это распятье.

Гудит самолет за окном,

По тазу расходится пена,

Впервой надрывается днем

Воздушной тревоги сирена.

От серого платья в окне

Темнеют четыре аршина

До двери.

Как в речке на дне —

В зеленых потемках Марина.

Два месяца ровно со лба

Отбрасывать пряди упрямо,

А дальше хозяйка – судьба,

И переупрямит над Камой…

12 января 1963

V. Как двадцать два года тому назад

И что ни человек, то смерть, и что ни

Былинка, то в огонь и под каблук,

Но мне и в этом скрежете и стоне

Другая смерть слышнее всех разлук.

Зачем – стрела – я не сгорел на лоне

Пожарища? Зачем свой полукруг

Не завершил? Зачем я на ладони

Жизнь, как стрижа, держу? Где лучший друг,

Где божество мое, где ангел гнева

И праведности? Справа кровь и слева

Кровь. Но твоя, бескровная, стократ

Смертельней.

                    Я отброшен тетивою

Войны, и глаз твоих я не закрою.

И чем я виноват, чем виноват?

12 января 1963

VI. Через двадцать два года

Не речи, —

            нет, я не хочу

Твоих сокровищ – клятв и плачей, —

Пера я не переучу, —

И горла не переиначу, —

Не смелостью пред смертью, – ты

Все замыслы довоплотила

В свои тетради до черты,

Где кончились твои чернила, —

Не первородству, —

                          я отдам

Свое, чтобы тебе по праву

На лишний день вручили там,

В земле, – твою земную славу, —

Не дерзости твоих страстей

И не тому, что все едино,

А только памяти твоей

Из гроба научи, Марина!

Как я боюсь тебя забыть

И променять в одно мгновенье

Прямую фосфорную нить

На удвоенье, утроенье

Рифм —

            и в твоем стихотворенье

Тебя опять похоронить.

12 января 1963

Чистопольская тетрадь *

I. «Льнут к Господнему порогу…»

Льнут к Господнему порогу

Белоснежные крыле,

Чуть воздушную тревогу

Объявляют на земле.

И когда душа стенает

И дрожит людская плоть,

В смертный город посылает

Соглядатая Господь.

И летит сквозь мрак проклятый,

Сквозь лазурные лучи

Невидимый соглядатай,

Богом посланный в ночи.

Не боится Божье диво

Ни осады, ни пальбы,

Ни безумной, красногривой

Человеческой судьбы.

Ангел видит нас, бездольных,

До утра сошедших в ад,

И в убежищах подпольных

Очи ангела горят.

Не дойдут мольбы до Бога,

Сердце ангела – алмаз.

Продолжается тревога,

И Господь не слышит нас.

Рассекает воздух душный,

Не находит горних роз

И не хочет равнодушный

Божий ангел наших слез.

Мы Господних роз не крали

И в небесные врата

Из зениток не стреляли.

Мы – тщета и нищета —

Только тем и виноваты,

Что сошли в подпольный ад.

А быть может, он, крылатый,

Перед нами виноват?

25 октября 1941

II. «Беспомощней, суровее и суше…»

Беспомощней, суровее и суше

Я духом стал под бременем несчастий.

В последний раз ты говоришь о страсти,

Не страсть, а скорбь терзает наши души.

Пред дикими заклятьями кликуши

Не вздрогнет мир, разорванный на части.

Что стоит плач, что может звон запястий,

Когда свистит загробный ветер в уши?

В кромешном шуме рокового боя

Не слышно клятв, и слово бесполезно.

Я не бессмертен, ты, как тень, мгновенна.

Нет больше ни приюта, ни покоя,

Ни ангела над пропастью беззвездной.

А ты одна, одна во всей вселенной.

7 ноября 1941

III. «Вложи мне в руку Николин образок…»

Вложи мне в руку Николин образок,

Унеси меня на морской песок,

Покажи мне южный косой парусок.

Горше горького моя беда,

Слаще меда морская твоя вода.

Уведи меня отсюда навсегда.

Сонный осетр подо льдом стоит.

Пальцы мне ломает смертный стыд.

Нет на свете жестче прикамских обид.

Я вошел бы в избу – нет сверчка в уголке,

Я на лавку бы лег – нет иконки в руке,

Я бы в Каму бросился, да лед на реке.

11 ноября 1941

IV. Беженец

Не пожалела на дорогу соли,

Так насолила, что свела с ума.

Горишь, святая камская зима,

А я живу один, как ветер в поле.

Скупишься, мать, дала бы хлеба, что ли,

Полны ядреным снегом закрома,

Бери да ешь. Тяжка моя сума:

Полпуда горя и ломоть недоли.

Я ноги отморожу на ветру,

Я беженец, я никому не нужен,

Тебе-то все равно, а я умру.

Что делать мне среди твоих жемчужин

И кованного стужей серебра

На дикой Каме, ночью, без костра?

13 ноября 1941

V. «Дровяные, погонные возвожу алтари…»

Дровяные, погонные возвожу алтари.