Стихотворения - [161]
Первый Адам>*
Черновой автограф без загл. — РТ-2. Первый Адам — см.: «Сеется тело душевное, восстает тело духовное. Есть тело душевное, есть тело и духовное. Так и написано: „первый человек Адам стал душею живущею“; а последний Адам есть дух животворящий» (1-е Кор. 15, 44–45). См. также комм. А. Г. Тимофеева (Арена. С. 426). Йони (инд. миф.) — символ женского начала, изображавшийся в виде женских гениталий. Иоанн Иорданских струй! — Иоанн Предтеча. Маргарита морей — жемчуг. Ср. цикл ст-ний Вяч. Иванова «Золотые завесы» с анаграммируемым в нем именем «Маргарита». Для Кузмина было важно, что этот цикл в поэзии Иванова параллелен циклу «Эрос» с откровенно гомосексуальной подкладкой. Воля — согласно герметической доктрине, первый бог, отец Разума. Дельфийская дева — сивилла из наиболее известного в античности Дельфийского оракула. Ср.: «Мы подходим к основному источнику всякого искусства — чисто женскому началу Сибиллинства, Дельфийской девы — пророчицы, вещуньи» (Кузмин М. Условности. Пг., 1923. С. 173). Ствол богояосньш — очевидный фаллический символ. Об оккультных подтекстах ст-ния см.: Богомолов Н. А. Русская литература начала XX века и оккультизм. М., 1999. С. 159–172.
«Весенней сыростью страстно́й седмицы…»>*
«Современное обозрение». 1922. № 1. По списку РТ-2 дата — август 1922. Озеро, колокола, подводные трубы — очевидные образы, связанные с Китежской легендой, действие которой, однако, перенесено в Псковскую губ. (в раннем Дневнике Кузмин не раз обсуждает возможность переезда из Петербурга во Псков). Вероятно, в связи с этим не лишне будет отметить, что в конце июля 1922 г. Кузмин получил ранее утраченные письма Г. В. Чичерина, где обсуждаются проблемы ухода из петербургской жизни, и перечитывал их (Дневник). Петербургский бурый пар — ср.: «Желтый пар петербургской зимы…» (И. Ф. Анненский, «Петербург»).
Конец второго тома>*
Черновой автограф с датой: май 1922 — РТ-2. В тексте П ст. 35: «На персях у персидского Персея», ст. 46: «Гласящую: конец второго тома». О подтекстах ст-ния см.: Ronen О. A Functional Technique of Myth Transformation in TwentiethCentury Russian Lyrical Poetry // Myth in Literature. Columbus (Ohio): 1985. P. 114–116; СиМ. С. 158–162. Конец второго тома. Название связано со вторым томом лирики А. Блока (ср. пейзаж ст. 12–17), но одновременно и со «вторым томом» Библии — Новым Заветом. В этом контексте «конец второго тома» означает приближающееся наступление царства Третьего Завета. Элиза — по предположению О. Ронена — героиня не названного им романа Н. Ретиф де ла Бретона. Более вероятным кажется предположение, что это — героиня выдуманного сентиментального романа из пушкинского «Графа Нулина» [см. примеч. 14–23 (10)]. Элизиум — вероятно, отсылка к первой строке ст-ния Ф. И. Тютчева: «Душа моя, элизиум теней». Стаи жирных птиц. По предположению О. Ронена, отсылка к роману А. Франса «Остров пингвинов», к переводу которого (Пг., 1919) Кузмин написал предисловие. Ашанта бутра, первенец Первантрая. Глоссолалическая фраза, подражающая санскриту (за разъяснение приносим благодарность В. Н. Топорову). Библейские тексты, входящие в подтекст ст-ния, — Быт. гл. 1; 2-я Парал. гл. 32; Дан., гл.5; Откр. 8, 6-13; Ин. 19, 27.
VIII. Лесенка>*
Абр. Вып. 2, без посвящ., с многочисленными мелкими разночтениями, без ст. 165. — Завтра. Берлин, 1923, без посвящ. В тексте П. ст. 150: «Отвечали плачем Мерлиновы», ст. 161: «Бесплодие! Бесплодие!», ст. 171 отсутствует (восстанавливается нами по тексту Абр). Черновой автограф, под загл. (как и в списке РТ-2) «Морские братья» — ИРЛИ (указано А. Г. Тимофеевым). По списку РТ-2 дата — октябрь 1922. Лесенка — см.: «Образ лестницы у Кузмина почти наверняка взят из „Пира“ Платона (где в делах любви предписывается движение ввысь), но перекликается эта лестница и с масонскими тремя ступенями, и, в меньшей степени, с алхимической и орфической символикой (а также с лестницами на римских могилах) — и содержит отголоски лестниц египетского бога Горуса и библейского Иакова» (ССт. С. 689). См. также: Топоров В. Н. Лестница // Мифы народов мира. М., 1982. Т. 2. С. 50–51. Золото Рейна — название оперы Р. Вагнера. Летучее семя — из учения Базилида (см. примеч. 414). Бросельяна — волшебный лес в различных произведениях мировой литературы. Не исключено, что источником для Кузмина была публикация: Свентицкий А. С. Мерлин и Вивиана // «Аргус». 1917. № 11/12 (в том же номере напечатано ст-ние 393). Мерлин — в цикле сказаний о рыцарях Круглого стола волшебник, советник короля Артура и строитель замка Камелот. Алас! — увы. Циркуль, весы — масонские символы.
Новый Гуль>*
История текста теснейшим образом связана с романом Кузмина со Львом Львовичем Раковым (1904–1970), впоследствии известным искусствоведом, доцентом Ленинградского университета, одним из авторов (вместе с Д. Л. Андреевым и В. В. Париным) написанной в лагере книги «Новейший Плутарх» (М., 1990; ср. с названием серии повестей «Новый Плутарх», задуманной и начатой Кузминым). Впервые его имя появляется в Дневнике 1923 г. «У нас Митрохин <который впоследствии сделает обложку к книге „Новый Гуль“>, Скалдин и Раков. Последний долго оставался, хотя и бесплодно. Мне кажется, что Юр. <Юркун> потихоньку ревнует, хотя, правда, Раков мне довольно приятен» (15 октября). С этого времени Раков — постоянный персонаж Дневника, особенно с середины февраля 1924 г. В это время Кузмин вел переговоры с изд-вом «Academia» об издании своего сборника (вероятно, второго издания «Парабол»). Руководитель изд-ва А. А. Кроленко не давал определенного ответа, и тогда 11 марта Кузмин «делает новое предложение — издать его маленький сборник его <так!> стихов „Новый Гуль“. Мы договариваемся» (Выписки из дневников А. А. Кроленко, сделанные им для себя // РНБ, арх. А. А. Кроленко; в тот же день книга упоминается в Дневнике). 21 марта Кроленко записывает: «Кузмин. Увлечен изданием своего сборника „Новый Гуль“, сообщает, что переговорил с Митрохиным и тот согласен сделать обложку». 23 мая следует запись: «Кузмин получает пробный экземпляр своего сборника „Новый Гуль“. Митрохин — смотрит пробный экземпляр „Нового Гуля“ и приходит в большое огорчение от искажения его обложки. В ней перепутаны черная и красная краски, и обложка, действительно, имеет странный вид» (см. также письма Кузмина к В. В. Руслову от 29 апреля и 5 июля 1924 / Публ. А. Г. Тимофеева // Кузмин и русская культура. С. 188–191) 27 апреля Кузмин записал в Дневнике: «Период „Нового Гуля“ прошел, как перед Богом, не я в этом виноват». Однако знакомство с Раковым Кузмин поддерживал еще долгое время. См. инскрипт на ГГ-2: «Милому Льву Львовичу Ракову, за десять лет до нашего знакомства вышедшую книжку. Какая бы книга ни вышла через десять лет, знакомство с Вами там отразится, хотя бы и широким от ослабления кругом или изолированной вертящейся воронкой. За все благодарный М. Кузмин. 3 марта 1927» (АЛ). К «Новому Гулю» примыкает ряд ст-ний и пьеса «Новый Гуль» (ССт. С. 559–567; Театр. Кн. 1. С. 311–321; Дмитриев П. В. «Академический» Кузмин // Russian Studies. 1995. I. № 3).
Повесть "Крылья" стала для поэта, прозаика и переводчика Михаила Кузмина дебютом, сразу же обрела скандальную известность и до сих пор является едва ли не единственным классическим текстом русской литературы на тему гомосексуальной любви."Крылья" — "чудесные", по мнению поэта Александра Блока, некоторые сочли "отвратительной", "тошнотворной" и "патологической порнографией". За последнее десятилетие "Крылья" издаются всего лишь в третий раз. Первые издания разошлись мгновенно.
Дневник Михаила Алексеевича Кузмина принадлежит к числу тех явлений в истории русской культуры, о которых долгое время складывались легенды и о которых даже сейчас мы знаем далеко не всё. Многие современники автора слышали чтение разных фрагментов и восхищались услышанным (но бывало, что и негодовали). После того как дневник был куплен Гослитмузеем, на долгие годы он оказался практически выведен из обращения, хотя формально никогда не находился в архивном «спецхране», и немногие допущенные к чтению исследователи почти никогда не могли представить себе текст во всей его целостности.Первая полная публикация сохранившегося в РГАЛИ текста позволяет не только проникнуть в смысловую структуру произведений писателя, выявить круг его художественных и частных интересов, но и в известной степени дополняет наши представления об облике эпохи.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Критическая проза М. Кузмина еще нуждается во внимательном рассмотрении и комментировании, включающем соотнесенность с контекстом всего творчества Кузмина и контекстом литературной жизни 1910 – 1920-х гг. В статьях еще более отчетливо, чем в поэзии, отразилось решительное намерение Кузмина стоять в стороне от литературных споров, не отдавая никакой дани групповым пристрастиям. Выдаваемый им за своего рода направление «эмоционализм» сам по себе является вызовом как по отношению к «большому стилю» символистов, так и к «формальному подходу».
Критическая проза М. Кузмина еще нуждается во внимательном рассмотрении и комментировании, включающем соотнесенность с контекстом всего творчества Кузмина и контекстом литературной жизни 1910 – 1920-х гг. В статьях еще более отчетливо, чем в поэзии, отразилось решительное намерение Кузмина стоять в стороне от литературных споров, не отдавая никакой дани групповым пристрастиям. Выдаваемый им за своего рода направление «эмоционализм» сам по себе является вызовом как по отношению к «большому стилю» символистов, так и к «формальному подходу».
Критическая проза М. Кузмина еще нуждается во внимательном рассмотрении и комментировании, включающем соотнесенность с контекстом всего творчества Кузмина и контекстом литературной жизни 1910 – 1920-х гг. В статьях еще более отчетливо, чем в поэзии, отразилось решительное намерение Кузмина стоять в стороне от литературных споров, не отдавая никакой дани групповым пристрастиям. Выдаваемый им за своего рода направление «эмоционализм» сам по себе является вызовом как по отношению к «большому стилю» символистов, так и к «формальному подходу».
Творчество В.Г. Шершеневича (1893–1942) представляет собой одну из вершин русской лирики XX века. Он писал стихи, следуя эстетическим принципам самых различных литературных направлений: символизма, эгофутуризма, кубофутуризма, имажинизма. В настоящем издании представлены избранные стихотворения и поэмы Вадима Шершеневича — как вошедшие в его основные книги, так и не напечатанные при жизни поэта. Публикуются фрагментарно ранние книги, а также поэмы. В полном составе печатаются книги, представляющие наиболее зрелый период творчества Шершеневича — «Лошадь как лошадь», «Итак итог», отдельные издания драматических произведений «Быстрь» и «Вечный жид».
Книга представляет собой самое полное из изданных до сих пор собрание стихотворений поэтов, погибших во время Великой Отечественной войны. Она содержит произведения более шестидесяти авторов, при этом многие из них прежде никогда не включались в подобные антологии. Антология объединяет поэтов, погибших в первые дни войны и накануне победы, в ленинградской блокаде и во вражеском застенке. Многие из них не были и не собирались становиться профессиональными поэтами, но и их порой неумелые голоса становятся неотъемлемой частью трагического и яркого хора поколения, почти поголовно уничтоженного войной.
Александр Галич — это целая эпоха, короткая и трагическая эпоха прозрения и сопротивления советской интеллигенции 1960—1970-х гг. Разошедшиеся в сотнях тысяч копий магнитофонные записи песен Галича по силе своего воздействия, по своему значению для культурного сознания этих лет, для мучительного «взросления» нескольких поколений и осознания ими современности и истории могут быть сопоставлены с произведениями А. Солженицына, Ю. Трифонова, Н. Мандельштам. Подготовленное другом и соратником поэта практически полное собрание стихотворений Галича позволяет лучше понять то место в истории русской литературы XX века, которое занимает этот необычный поэт, вместе с В.
«… Мережковский-поэт неотделим от Мережковского-критика и мыслителя. Его романы, драмы, стихи говорят о том же, о чем его исследования, статьи и фельетоны. „Символы“ развивают мысли „Вечных Спутников“, „Юлиан“ и „Леонардо“ воплощают в образах идеи книги о „Толстом и Достоевском“, „Павел“ и „Александр I и декабристы“ дают предпосылки к тем выводам, которые изложены Мережковским на столбцах „Речи“ и „Русского Слова“. Поэзия Мережковского – не ряд разрозненных стихотворений, подсказанных случайностями жизни, каковы, напр., стихи его сверстника, настоящего, прирожденного поэта, К.