Стихотворения и поэмы - [46]

Спутник он невеселый,

Нет, и любой городской пустырь

Воем шакальим полон.

3

Но ты по-особому вздыблен и горд,

Шакал азиатских гор.

Тебе оказали сугубую честь,

Ты помнишь той ночи размер?

Дубы, что упали в Ахча-Куйме,

Ты видел их двадцать шесть[46].

И сердцем и глазом запомнили мы

Шакалов Ахча-Куймы.

И тех, что ножу предают за гроши,

Убийство для них — воспитанье души.

И тех, что до власти лакомы,

На страже весов мировых,

Горят имперскими знаками

Мундирные вывески их.

И тех и других запомнили мы,

Шакалов Ахча-Куймы.

Дразни этой вестью друзей и казни,

Беги за Герат, беги за Газни,

Кричи Индостану, как любим мы

Шакала Ахча-Куймы.

Лишь бурей взыграется Азия,

Не встретимся здесь мы разве?

И драться мы будем в песках этих рыжих,

Пока ты не будешь разбит и унижен,

Тогда подойдешь смиренней, чем мышь,

К разбитой моей голове,

Спросишь: «Зачем ты здесь лежишь

В чужой, в неродной траве?»

«Зачем лежу в траве голубой?» —

До крови смеялся я над тобой.

Я покидаю пчел водопой —

Падай, вода! Перепел, пой!

1926

129. ПОЛУСТАНОК В ПУСТЫНЕ КАРАКУМ

Так вот ты какая…

Направо — жара, солончак, барханы,

Налево — бархан, солончак, жара,

Жара — окаянная дробь барабана —

По всем головам барабанит с утра.

Тут жизнь человечья особой породы —

У ней, как у соли, хрустят галуны,

Отсюда до бешенства — полперехода,

Отсюда до города — как до луны.

Кого обыграть между вихрями пыли?

Куда пойти в песчаной тюрьме?

Любить, но кого же? Поставить бутыли

И, пуля за пулей, по ним греметь.

Когда паровоз из сумрака чалого

Рванет полустанок, сорвет с якорей —

Прохлада седьмую минуту качает

Людей и дрова на дворе.

Здесь главная служба — сидеть, потеть,

Когда ж человек отпотеет впустую,

Он вытянет ноги в пыли, в желтоте —

Вселенная, я протестую!

Я всё согласен терпеть: петь

Охрипло стихом разбитым,

В бродяги зачислиться, голода плеть

Жевать и хвалить с аппетитом.

Но всё это, всё это взыщется

С тебя, мелкоребрая хищница.

Но вечная эта жаровня сквозная,

Но этот громоздкий песчаный ад,

В котором неслышно тела трещат, —

Куда он ведет — не знаю!

1926

130. ТИГРИНЫЙ ЧАЙ (Ширчай)

Глаза вниманием одень,

Вдали от родины кочуя,—

Всемирной дружбы вызвав тень,

В харчевне Азии ночую.

Беседу правя невзначай

С поводырем верблюжьим,

Я буду пить зеленый чай,

Тигриный чай на ужин.

Костра густые хляби

Рождают смуглый дым,

В котле гуляют ряби

Взволнованной воды.

Возьми песчинки чая,

Достойно урони,

И, как пловцы, ныряя,

Уйдут на дно они.

Но, волнами гонимы,

Висят на борозде,—

И здесь необходимо

Раздумье о труде…

Хвала! Но что такое труд?

Поток, идущий широко,

Но здесь в котел проворно льют

Потоком тесным молоко;

В котле сметанный океан,

Как белый бык в оковах, —

Но поводырь верблюжий пьян

Мечтою о коровах.

Не бык — сияний решето

Влекомо вверх и вниз.

Он говорит: «Верблюды — что?

Коровы — это жизнь!»

Котел, как колокол, кипит,

Зеленый чай, тигриный чай

Сквозь дым и крышку говорит

Проворней горного ключа.

Молвит сосед: «О таксыр,

Ты знаешь, что такое власть?»

Он режет масло на куски,

Кускам в котел дает упасть.

«Ты по-иному мне скажи, —

Он молвит мне, — таксыр,

Власть — это самый верхний жир

В котлах любой страны!»

Мой смех обходит всех волчком,

И на котле, смеясь,

Покрышка падает ничком,

От зноя золотясь.

Багровой солью Бухары

Посыпан ярый чай,

В котле — косматые шатры

Вспухают, забренчав.

Из них тигриный чай ревет,

Он весь похож на белену,

Кому такой он нужен?

Мы точно варим здесь войну,

Сто дьяволов на ужин.

Но спутник темножилый,

Моей беседы князь,

Кричит: «Четыре силы

Кипят, соединясь!»

Хозяин трапезы живой,

Отвесив по каратам,

Кидает перец огневой

В его плаще богатом.

Перец, лопаясь, хохочет,

Клокочет чай готовый,

Котел задымленный, грохочущий

Встречают, как обнову.

И этот спелый, словно рожь,

Напиток клонит не ко сну —

И он на женщину похож,

На власть и на войну…

Мы пьем его, как жизнь, как дым,

Чтоб жажду закрепить,

И мы потом договорим,

Сначала надо пить…

1926

СТИХИ О КАХЕТИИ 1935

Маро Шаншиашвили

131. ГОМБОРЫ

Я не изгнанник, не влекомый

Чужую радость перенесть,

Мне в этом крае всё знакомо,

Как будто я родился здесь.

И всё ж с гомборского разгона,

Когда в закате перевал,

Такой неистово зеленой Тебя,

Кахетия, не знал.

Как в плески, полные прохлады,

Я погружался в речь твою,

Грузино-русских строк отряды

В примерном встретились бою.

Но где найдется чувству мера,

Когда встает перед тобой

Волной вселенского размера

Лесов немеркнущий прибой?

И в этот миг, совсем не сотый,

Когда ты в жизни жил не зря,

Сроднив и спутав все высоты,

Почти о счастье говоря,

Ты ищешь в прошлом с легкой дрожью:

Явись опять, зеленый зной,—

Год двадцать первый встал и ожил

Над мамиссонской крутизной.

О, сколько слез и сколько жалоб

На старом Грузии пути,

Ночь меньшевистская бежала,

К Батуму крылья обратив.

Рвать крылья эти, что клубили

Одну из самых черных вьюг,

Бригада в искрах снежной пыли

Проходит с севера на юг.

Тобою, Киров, как знамена,

Снега Осетии зажглись,

Когда, не спешась, эскадроны

Переходили в них на рысь.

Снега, снега — зима нагая,

И вот уже ни стать, ни лечь,

Рубить, в снегах изнемогая,

Ходы, что всаднику до плеч.

Переносить вьюки плечами,

Уметь согреться без огней,

Со льдов, увенчанных молчаньем,

На бурках скатывать коней.

Хватив зимы до обалденья,

В победоносный дуть кулак

И прямо врезаться в виденье,