Стихотворения и поэмы - [47]

Неповторимое никак.

И в этот миг, совсем не сотый,

Когда ты в жизни жил не зря,

Сроднив и спутав все высоты,

Почти о счастье говоря, —

Они смотрели и стояли,

Снимали иней на усах,

Под ними прямо в небеса

Великой зеленью пылали

Чанчахи вольные леса.

1935

132. ДЖУГАНЬ

Через долину, прямо над Джуганью,

Стоял хребет, и я встречался с ним

Наедине, за той рассветной гранью,

Когда он весь казался молодым.

Как будто шел, не замедляя шага,

Ко мне товарищ в дальней стороне,

Зелеными рубцами Шалбуздага

О доблести рассказывая мне.

Как будто вторя грозному столетью,

Над кулуаров снегом голубым

По желобам летели легкой смертью

Дымки лавин дыханием одним.

И ледопадов синева нависла

И, как судья, судила черный бор,

А я стоял тяжелый, как завистник,

С той синевой вступая в разговор.

Тот разговор судьба определила,

Чтоб каждый знал всю правду о другом, —

Тут на балкон хозяйка выходила,

Навстречу дню распахивая дом.

Тогда с хребта слетал огнистый глянец,

Всё подменив деталью бытовой,

Как будто утро отдало румянец

Спокойствию хозяйки молодой.

1935

133. ЦИНАНДАЛИ

Я прошел над Алазанью,

Над причудливой водой,

Над седою, как сказанье,

И, как песня, молодой.

Уж совхозом Цинандали

Шла осенняя пора,

Надо мною пролетали

Птицы темного пера.

Предо мною, у пучины

Виноградарственных рек,

Мастера людей учили,

Чтоб был весел человек.

И струился ток задорный,

Все печали погребал:

Красный, синий, желтый, черный, —

По знакомым погребам.

Но сквозь буйные дороги,

Сквозь ночную тишину

Я на дне стаканов многих

Видел женщину одну.

Я входил в лесов раздолье

И в красоты нежных скал,

Но раздумья крупной солью

Я веселье посыпал,

Потому что веселиться

Мог и сорванный листок,

Потому что поселиться

В этом крае я не мог,

Потому что я, прохожий,

Легкой тени полоса,

Шел, на скалы непохожий,

Непохожий на леса.

Я прошел над Алазанью,

Над волшебною водой,

Поседелый, как сказанье,

И, как песня, молодой.

1935

134. ОХОТНИК

Уже открылись домики селенья,

Людей обыкновенных уголки;

Чирками голубого оперенья

Над черепицей плавали дымки.

Охотник шел, походом переполнен,

В плечах шумел лесных ночей настой,

У пояса, как пачки легких молний,

Кипели перья птицы непростой.

В нем горы и озера еще жили,

Иной он слепок мира осязал,

Из самых тонких жизни сухожилий

Дни мастерства лесного он связал.

Пускай умрет он также неизвестным,

Счастливым лесом встанут жизни дни,

О время, ты, наш соучастник честный,

Ревнителя охоты не казни.

Смиряй его, гони по кругу быта

И пламя крыл — фазаном назови,

Но дай ему продлить души избыток

За прибыли охотничьей зари.

1935

135. НОЧНОЙ ПРАЗДНИК В АЛЛА-ВЕРДЫ

За Гомборами скитаясь, миновал Телав вечерний,

Аллавердской ночью синей схвачен праздника кольцом.

Чихиртмой, очажным дымом пахли жаркие харчевни,

Над стенаньями баранов с перепуганным лицом.

Люди чавкали и пели с кахетинскою истомой

И шумели по-хевсурски под навесами в кустах.

Мчались всадники с шестами, и горящая солома

Освещала все сучки нам на танцующих шестах.

И, скользя в крови бараньей, шел, на шкуры наступал я,

И волненье очень смутно стало шириться во мне,

Было поднято гуденьем и в гуденье уплывало

Мое тело, словно рыба, оглушенная во сне.

Больше не было покоя в дымах, пахнувших металлом,

Ни в навесах сумасшедших, ни в ударах черных ног,—

Это старый бурый бубен бесновался, клокотал он,

Бормотал, гудел, он бурю бурным волоком волок.

И упал я в этот бубен, что, владычествуя, выплыл,

Я забыл другие ночи, мысли дымные клубя,

И руками рвал я мясо, пил из рога, пел я хрипло,

Сел я рядом с тамадою, непохожий на себя.

                Словно горец в шапке черной,

                И в горах остался дом,

                Но в такой трущобе горной,

                Что найдешь его с трудом.

                Проходил я через клочья

                Пен речных, леса и лед,

                Бурый бубен этой ночи

                Мне всю память отобьет.

                Чтоб забыл я все потоки,

                Все пути в ночи и днем,

                Чтоб смотрел я лишь на щеки,

                Окрыленные огнем;

                Чтоб свои свихнул я плечи

                Среди каменных могил,

                Чтобы, ночь очеловечив,

                С ней, как с другом, говорил, —

                В этой роще поредевшей,

                Этот праздник не виня,—

                О не пившей и не евшей,

                Не смотревшей на меня.

Вдруг людей в одеждах серых породила темнота,

Скромность их почти пугала среди праздничной орды,

Даже голос был особый, даже поступь их не та,

Будто вышли рыболовы в край, где не было воды.

То слепые музыканты разом подняли смычки,

Заиграли и запели, разевая узко рот,

Точно вдруг из трав зеленых встали жесткие сверчки,

Я читал на лицах знаки непонятных нам забот.

Тут слепые музыканты затянули тонкий стих,

Ночь стояла в этих людях, как высокая вода,

Но прошел, как зрячий, бубен сквозь мелодию слепых,

И увидел я: на шлеме след оставила звезда,

На линялом, нищем шлеме у слепого одного,

Что сидел совсем поодаль, пояс тихо теребя.

И на шлем я загляделся непонятно отчего,

Встал я рядом с тамадою, непохожий на себя.

                Словно был я партизаном

                В алазанской стороне

                И теперь увидел заново

                Этот край, знакомый мне.