Стихотворения и поэмы - [112]

Мы прошлому простить не можем,

Что жили с ним, его куски

Вложили в мозг, впитали в кожу

И вот — не подаем руки.

Нас утомил размах впустую.

Со страстью к юному вину,

Как бородавку кочевую,

Хотим мы выжечь старину».

«Всё так, цветное время года,

Разоблачай, рычи, дари,

Но исторической погоды

Не я веду календари».

Темнеет степь — всё на свете,

Когда сентябрь темнеет вдруг,

Я помню девочку Осетии

Такой, как встретил поутру.

Как на скалистом повороте

Она шумела по траве.

И я увез ее лохмотья

В своей нескладной голове.

Еще взглянуть — стих приторочен,

Трясет губой, стучит ребром,

Еще усилье — и полночный

Владикавказ подарит сном.

Так пусть под пепельную прыть

Садов, шумящих напряженно,

Придет со мной поговорить

Во сне хевсурский медвежонок.

И скажет мне с улыбкой злейшей:

«Вставай, кунак, гляди в окно:

Еще одной дорогой меньше

И больше осенью одной».

Сентябрь — ноябрь 1924

495. КРАСНЫЕ НА АРАКСЕ

1

Зажми слова и шпоры дай им,

Когда, перегибая нрав,

Ты их найдешь, упорств хозяин,

В чужом упорстве прочитав,

В несытой и коричневой

Лавине на горах,

В гремучем пограничнике,

Как молодой Аракс,

Где в звездном косоглазии,

Давяся тишиной,

Предплечья старой Азии

Качались надо мной.

Но как мне в памяти сберечь

За речью двуязычной

Ночь, громадную, как печь,

Зов и запах пограничный:

Он ноздри щекотал коням,

Дразнил разбегом и разбоем,

Грозой белесой оттеня

Степей стодолье голубое.

2

Дороги тут и водятся

Насмешливей ресниц,

У тех дорог не сходятся ль

Хранители границ?

Они ступают бережно,

Чтобы сберечь подошвы,

Легко идя по бережку,

Как шорох самый дошлый.

Где пахнет гостем крепким

Иль контрабандным шагом,

Идут по следу цепью

Скалой и камышами.

Ночь зыбится и стелется

Для всех живых одна —

О шашку храбрость греется,

Как о волну — волна.

Такою ночью сердце вплавь,

А с юга, нам закрытого, —

Идут и против всех застав

Храбрятся вдруг копыта.

Но лишь подымет берег вой,

Сквозь сломанный ардуч[71]

Махает барс, как шелковый,

Лосняся на ходу.

И вслед его, как серый ком,

Под ветровой удар

Несется круглым кубарем

Пройдоха джанавар[72].

Попробуй тропы узкие

Законом завязать —

Далеко видят курдские

Точеные глаза.

И что им часовые?

Как смена чувяков, —

Но красные значки их

Одни страшат кочевников,

Значки стоят то хмуро,

То пьяно, то нарядно

На вышках Зангезура,

На стенах Ордубада.

И, отступив, номады,

Скача в жару и впроголодь,

Гадают в водопадах

На мясе и на золоте.

Но в пене, в жилах скрученных

И в золоченом поясе

Блеск красный, как ни мучайся,

Он всюду — как ни ройся!

3

Как вымысел ущельем рта

Восходит в песен пламя,

Так Арарата высота.

Всходила запросто над нами.

Равняясь честно на восход,

С ума свергавшей головой

Сиял, как колокол и лед,

Земли бессменный часовой.

Прости, старик, мы пили чай,

Костром утра согревши плечи,

Садов зеленая свеча —

Лукавый тополь, нас уча,

Шумел на смешанном наречье.

Ступали буйволы с запинкой,

Кувшин наполнился рекой,

Страна камней, как семьянинка,

Оделась в утренний покой.

Кусты здоровались обычно —

Меж них гуляет пограничник.

4

Стан распоясан, ворот расстегнут

Синий глаз отточен,—

Где же ты, Азия? Азия согнута,

Азия загнана в бочку.

Твои ль глаза узорные

Стоптали кайму свою,

Здесь красные стали дозорными

Народов на краю.

Обгрызли мыши Тегеран.

А где ж была ты, старая?

Моссул ободран, как джейран[73],

Ступай, ты нам не пара.

За что ходили ноги,

Свистело в головах?

За что патрон в берлогах

До барса доставал?

Багдад — питомец праздный,

Багдад не любит жара

Аракского костра, —

Пляши же, тари[74] старая,

Так смейся, тари красная,

Узун-дара! Узун-дара[75]!

Нежней луча, ходящего

По заячьим ушам,

Тундырь[76] печет прозрачные

Листовки лаваша.

Дыня жирная садам

О желтизне кричит сама.

Ты, Азия, дышала нам,

Как сладкая дутма[77].

Перебирая сквозь очки

Качанье четок и цепей,

Ты клюнешь песен — выпечки

Московских тундырей.

Аракс не верит никому —

Постой, смиришь обычай,

Так лайся же по-своему,

Пока ты пограничен.

5

Уже звезда, не прогадав,

Вошла в вечернее похмелье,

Работам, пляскам и стадам

Отныне шествовать к постели.

Тропинка в небе с красной кожей

Уже краснеет уже,

Деревья тянутся, похожие

На черный горб верблюжий.

Одно — двугорбое — во тьму

Входило стройно, без обиды,

Если бы руку пожать ему,

Расцеловать, завидуя,

Простую тутовую душу,

Рабочих плеч его чертеж,

Сказать: «Барев, енгер[78], послушай,

Ты понимаешь, ты не пропадешь!»

6

Поставь напрямик глаза,

Заострись, как у рыси мех,

Под чалмою шипит гюрза[79],

Под чадрою — измены смех.

Легкий клинка визг,

Крашеный звон купцов,

Крылатая мышь задела карниз —

Так Азия дышит в лицо.

Неслышно, как в ночь игла, —

Для иных — чернее чумы,

Для иных — светлее стекла, —

Так в Азию входим мы.

Меняя, как тень, наряды,

Шатая племен кольцо,

Так дышит снам Шахразады

Советская ночь в лицо.

Курдский прицел отличен —

Стоит слова литого,

Падает пограничник —

Выстрел родит другого!

Что в этом толку, курд?

Слышишь, в Багдаде золото

Так же поет, как тут,

Только на ваши головы.

Что же, стреляй! Но дашь

Промах иль вновь не зря —

Будешь ты есть лаваш

Нашего тундыря.

1924 Армения

496. ВЫРА [80] 15 марта 1918 года

Четвертый съезд Советов

Столпился перед зыбью,

Рокочут анархисты, взводя курки.

Ныряют соглашатели, чешуйчатостью рыбьей

Поблескивают в зале глухие уголки.

Колючей пеной Бреста

Ораторы окачены,

Выкриками с места