Стихотворения и поэмы - [114]

Оценивая многое, как битую посуду.

Ученье шло обычное — так конь прядет ушами,

И Раков слышал: рвением напряжены сердца,

Но чувствовал, как винт ничтожнейший мешает

Ему поверить в то, что это до конца.

Но было всё почтенно: портянки под плакатом,

Как встреча двух миров, где пар из котелка —

Достойный фимиам, и Раков стал крылатым.

Смеркалось… Плац темнел, как прошлое полка.

5

Сведя каблуки, улыбаясь двояко,

Блестяще он выбросил локоть вперед,

Смутился: «Вы — Ра…» Запинаясь: «Вы — Раков?

Самсоньевский, к вам в переплет».

Финские сосны в уме побежали,

С улицы лязгом ответил обоз.

Шел комиссар в офицерские дали,

В серую карту морщин и волос.

Карта тянулась: рада стараться!

Билетом партийным клялась за постой,

Билет был билетом, но череп — ногайца,

Но петлями — брови, но весь не простой.

6

Вопреки алебастру, вощеному полу,

Портьерных материй ненужным кускам,

Вопреки даже холоду, он сидел полуголый,

Отдыхая, как снег, под которым река.

Для него ль кресла с министерской спинкой?

У паркетного треска предательский ритм.

Разве дом это? Комнат тяжелых волынка,

Вражья ветошь, по ордеру взятая им.

Шелуха от картофеля с чаем копорским,

Плюс паек, плюс селедок сухой анекдот,

А над городом, в пику блокадам заморским,

Стопроцентное солнце весенних ворот.

Точно школьником — книги оставлены в парте,

Дезертиром — заботы в мозгу сожжены,

Он свободен, как вечность, от программ и от партий,

И в руках его — плечи спокойной жены.

Это то, когда место и вещи забыты,

Когда ребра поют, набегая на хруст,

Духоты потрясает все жилы избыток

И, пройдя испытанье, сияет осколками чувств.

Только губы застигнуты в высшем смятенье,

Только грудь расходилась сама не своя,—

Революции нет — только мускулов тени,

Наливаясь, скользят по любимым краям.

Отзвенело морей кровеносных качанье,

Рот и глаз очертаний обычных достиг,

По иссохшим губам, как неведомый странник,

Удивляясь жаре, спотыкался язык.

Шелуха от картофеля с чаем копорским,

Плюс паек — снова быт возвращен,

Снова встреча с врагом, и своим и заморским,

Шорох чуждого дома, не добитый еще.

И струею воды, до смешного короткой,

Так что кажется кран скуповатым ключом,

Он смывает костер. И по клочьям работа

Собирается в памяти. Мир заключен.

7

Не проблеск молнии,

Пробравшийся в шкапы, в лари,

Оно безмолвней,

Чем земля, горит,

Оно приходит смертью к вам на ужин

Или мигает сумеречно даже,

Оно — оружье,

Взятое у граждан.

Оно как образцовый Оружейника пир —

От маузеров новых До старых рапир.

Чтоб пыл боевой не остыл,

Сменяет хозяев оружье…

«Самсоньевский, ты

Смотри сюда поглубже…»

— «Не жалко ль тебе, эх, военком,

Ходить вокруг фонаря?

Сколько людей — раздели силком…»

— «Ну что ж — раздели не зря…»

— «Не страшно ль тебе, что со всех сторон

Не жизнь, а щетина ежа,

Одно оружье мы с поля вон —

Другого готов урожай».

— «Самсоньевский, ты ли

Нас предлагаешь потчевать

Елеем соглашателей,

Да разве мы остыли,

Да разве мы приятели

С господчиками?

Слова твои путают наши ряды,

Не изгибайся, брат батальонный…»

— «Но, Раков: я классовой полон вражды,

Что и красные эти знамена…

Им верен, как дому на родине — аист,

Скажи: распластайся — и я распластаюсь.

Но маузер взбросишь — богат заряд, —

Дашь по чужому, а валится брат?»

Оружьем комната завалена,

Закатной налита бурдой,

Они стоят, как два татарина,

Их мысли движутся ордой.

Отполированная сталь,

Она клокочет переливами,

Она имеет сходство с гривами,

И голос звонкий, как кастрат.

«Нет, ты с предателем не схож,

Самсоньевский, резок ты.

Ты — наш, я верю. Подхалимство ж

Я буду гнать до хрипоты.

Я сам в трактирах горе грыз,

Я был не блюдолиз —

Лакейства два: как ни рядись,

Одно — наверх, другое — вниз.

Одни держали на людей

Экзамен дорогой,

Зато уже никто нигде

Их не согнет дугой…

Другим понравилось житье

И сладость попрошаек,

Носить хозяйское тряпье

И хлопать в такт ушами…

Я пережил Думы

Имперский трактир,

Где больше болтали, чем пили,—

Солдатский, угрюмый,

Где смерть взаперти,

Пожалуй, лишь смерть в изобилье.

И я говорю тебе сущий резон:

Страшись притворяться лакейской слезой.

Гвардейская спесь на дыбы встает

В тебе и кричит тебе: „Здравствуй!“

Но если в рабочий ты вшит переплет —

Гордись переплетом — и баста!»

8

Тогда бывал незамечаем

Иных случайностей размер,

Случаен дом, где булки с чаем,

Случаен театр, а в нем — Мольер.

С толпой рабочей грея руки

Хлопками, гулко, — Раков с гор

Войны вошел в партер, в простор,

Он ощущал закланье скуки,

Он веселел, как сам актер.

Могло казаться даже страшным,

Что люди чтят переполох

Чужой, смешной, почти домашний,

А за стеной — борьба эпох.

9

Ночь гордилась луной, очень крупной,

Залихватской и шалой,

Зеленые листья кипели на струпьях

Домов обветшалых.

Трава шелестела, и шел человек не старинный,

Как будто он шел огородом,

Не городом — пахло тополем, тмином,

Пахло бродом,

Человек не мог заблудиться —

Он пришел из хитрейших подполий,

Город вымер и вправе обернуться лисицей

Или полем.

Раков шел огородом, не городом… Тучи

Кирпича, балконов умерших вымя,

Мог ли думать, что это воскреснет, получит

Его имя?

10

Эстонцы кривились, ругаясь с генералами,

Британцы шипели, требуя атак,

Нацелили белые мало-помалу,

Ударив через Вруду, на Гатчину кулак.

Тогда пришло в движенье пространство

                                             за пространством,