Стихотворения и поэмы - [113]

Разъярены вконец —

Эсеры гонят речи, но речи, словно клячи,

Барьеров не осилив, ложатся в стороне.

По лицам раскаленным

Проносится метелица,

Ведь нам же, ведь сегодня, здесь,

Вот здесь решать гуртом —

Винтовкой беспатронной ли

В глаза врага нацелиться

Или уважить вражью спесь

И расписаться в том.

«Вот когда мы шагали верстами,

Не так, как теперь, дорожим вершком,

Так ведь за нами — и очень просто —

Те же эсеры шли петушком!»

Зала разорвана, Ленин, заранее

Нацелясь, бьет по отдельным рядам,

Точно опять погибает «Титаник»,

Рты перекошены, в трюмах — вода.

«Теперь как бойцы мы ничтожны слишком,

Тут и голодный, и всякий вой,

Вот почему нам нужна передышка —

Мы вступили в эпоху войн».

Тонут соглашатели. Лысины — как лодки,

Рты сигналы мечут напропалую — ввысь,

Но гром нарастает — кусками, и ходко

Холмы рукоплесканий сошлись и разошлись

Рук чернолесье метнулось навстречу,

Видно, когда этот лес поредел,

Что это зима, где не снег бесконечен,

А люди — занесенные метелями дел!

1

Меж Ладогой и Раута

Угрюма сторона —

Только таборы холмов

Да сосна.

Только беженец,

От белых пуль ходок,

Гонит стадо несвежее

На восток.

Словно в ссылку сектанты,

Шагают там быки,

Кровавыми кантами

Обшиты их зрачки.

Скучая по крову,

Голосами калек

Поносят коровы

Разболтанный снег.

И лошади бурый

Волочат свой костяк,

Закат — как гравюра,

Но это — пустяк.

Над всеми голосами

Скотов, дыша,

Умные лыжи остриями

Судьбы шуршат.

По ветру в отчаянье

Удерживая крик,

От смерти — нечаянно —

Уходит большевик.

Меж Ладогой и Раута

Угрюма сторона —

Товарища Ракова

Еще щадит она.

Остались он да беженец,

От белых пуль ходок,

Холмы в личине снежной

Да в сердце — холодок.

Только с Красной Финляндией

Кончен бал,

Над черепов гирляндами

Бал забастовал.

Только в стадо включенный

Упрямый костоправ

Уходит побежденным,

Узлами память сжав!

2

Изведавшее прелести годов несчетных,

Развесистое дерево взирало на столы,

В саду за музеем на месте почетном

Пестрая очередь топтала палый лист.

Дождь струился по людям незнакомым,

Плечам и фуражкам теряя счет,—

Спасского Совдепа военкомом,

Товарищем Раковым, веден переучет.

Комсостав, окутанный паром

Осени дряблой и жирной, как

Борщ переваренный, — шел недаром

В списки резервного полка.

Всем ли довериться этим бывшим

Корнетам, капитанам, подпрапорщикам?

На месте погон были дырки, а выше —

Сентябрьская слякоть стекала по щекам.

Одни были напуганы, как сада ветви,

Жалобно трещавшие под сапогом,

Иным безразлично было всё на свете,

А третьи говорили: «Товарищ военком».

Очередь курила, таинственно крякала,

Как будто она продавалась на вес.

Самсоньевский, Зайцев? — разгадывать всякого —

Значит, в саду на полгода засесть.

Качавшееся дерево вместо промокательной

Пухлой шелухой осыпало стол —

Осень старалась быть только карательной,

Темной экспедицией, мокрой и густой.

Но, казалось, ссориться сегодня не придется,

Все глядели вымытыми, словно из колодца.

И, казалось, с лишними, снятыми отличьями

Снято всё давнишнее, снято — и отлично!

3

Весь день гоньба под знаком исполкома,

Верти до ночи ручку колеса,

Где совещанья, речи, пыль и громы,—

Ты доброволец, ты не нанялся!

Необходимость машет булавой,

Хвали и злись, ручайся головой,

Пока внезапно день не испарится,

И к полночи он различает лица

Лишь с точки зренья боевой

Или досадной единицы.

Блокада вкруг, как петли паука,

Давай, солдат, — крепись, товарищ Раков,

В ночной глуши досаден с потолка

Летящий герб в махорочных зигзагах.

И особняк, где шли пиры, обеды,

Черт знает что — в дыму других печей,

И в нем кипит, как варево победы,

Весь срочный быт военных мелочей.

Телефонист молодой

Перехмурил брови —

Он сидит как под водой

Иль витает с крышей вровень.

Страна полна такими,

Привычными, что крик,

Красноармеец — имя им,

А век их невелик.

И Раков смотрит: вот из тех —

Телефонист,

Кому отдать сейчас не грех —

Своей лепешки лист.

«Товарищ, ешьте!»

— «Военком, я сыт.

Я из гусаров спешен,

Я даже сбрил усы.

Из роты Карла Либкнехта,

В войне четвертый год,

Пишу стихи, отвыкнуть чтоб

От всяческих забот».

— «А ну-ка, попробуйте»… Сразу растет,

Лицо тяжелеет, но грусть водолаза

Кошачьим прыжком заменяется сразу,

Слова начинают зеленый полет:

«Книги друг к другу прижались,

В праздности шкап изнемог,

Вы разве в шелку рождались,

Гордые дети берлог?

В щепы — стеклянные дверцы,

Праздничных строк водопад

Каждому в душу и сердце —

Пей и пьяней наугад.

В буре — спасение мира,

К ней восхваленно взывай,

Души лови — реквизируй,

Если негодны — взрывай».

«Интеллигент, — подумал Раков тут,—

Такие все иль пишут, или пьют».

«Вы искренни — в том зла большого нет,

Но революция гораздо проще,

На кой вам черт разбитый кабинет,

Откуда книги тащите на площадь?..»

И он зевнул, стремясь зевнуть короче.

Ушел, засел до солнца коротать

Часы в бумажной пене и окрошке,

К рассвету мысли начали катать

Какие-то невидимые крошки.

Мышиный мир наладил визготню,

Стих мелькнул, усталость вдруг упрочив,

Окно зажглось — и солнце на корню

Увидел он, — и солнце было проще.

4

Фасад казармы давящий, всячески облупленный,

Он стоил прошлой ругани и нынешней насмешки,

А люди в шинелях глядели, как халупы,

Такие одинокие во время перебежки.

Тут бывшие семеновцы мешались с тем загадочным,

Как лавочный пирог, народом отовсюду,

Что бодр бывал по-разному в окопах и на явочных,