Стихотворения и поэмы - [6]

Выбери образ, чтоб ожил и двигался долго,

Лишь не разбей скорлупу ледяную стрельбой, –

Пусть он глядит, словно волк из глубокого лога,

Пусть, словно коршун, висит высоко над тобой.

Много за лето настрижено в гнездах стрижиных

Птичьего пуха. Теперь снизойдёт на меня

Шестиконечное благословенье снежинок,

Благословение дивного Божьего дня.

1974

[2] Одиссей

Мне мысли жёг, томил мне жилы страх –

С бесформенной стихией породниться,

Но я повис над морем на руках –

И пробужденье было, как зарница.

Ты яви светлой в чашу мне долей,

А вы цветами ложе уберите:

Покуда день взошёл – я одолел

Седьмую часть блужданий в лабиринте.

1974

[3] Сон

Ещё я сам не испытал,

Лишь слышал, как другие…

Но нарастала высота,

Гремела литургия,

И дух, безбрежно воспарив,

Летя сильней и дальше,

Верша безудержный порыв, –

Насторожился вдруг, открыв

В звучанье ноту фальши,

Но поздно: сумрак – и обрыв…

1974

[4]

Напоите её мускатным вином,

Умастите её мускатом.

И сокройте её под песчаным дном,

В той реке за холмом покатым.

Слишком бурно бил сок из стволов молодых,

На коре было много знаков,

И невиданно зрели в тот год плоды,

Напоив её – и оплакав.

1974

«Полуночи сладка феерия…»

Полуночи сладка феерия,

Но в ней болотные огни:

Не покидай меня в безверии,

В топь золотую не гони,

Но клятвой зреющей свяжи меня,

И удержи, и заверни

В заветы роз нерасторжимые,

В бутонные льняные дни.

1974

«И выходит юноша из моря…»

И выходит юноша из моря –

Он едва дорогу отыскал,

И в зрачки – в чернеющие норы –

Возвратилась смертная тоска.

Утвердись на суше, всадник пеший,

Потерявший пенного коня.

Ты – морской, но я тебя утешу,

Брат мой, отлучённый от меня.

Из Руки, вовеки совершенной,

Примешь снова черепаший лук…

Созревая в пропасти душевной,

Сладко слово, сказанное вслух.

1974

«Я был знаком с высоким стариком…»

Я был знаком с высоким стариком.

Он говорил: «Встречаешься со всеми –

И ничего не знаешь ни о ком:

Одни сошли с ума, другие немы.

И только раз, очнувшись ото сна,

Я удержал далёкие раскаты

Дней, проведённых с нею… Ведь она

Была подруга осени покатой –

Моих недавних лучезарных дней,

От нош ночных ещё не одряхлевших.

Мы собирали травы вместе с ней,

В кустах и в людях узнавая леших.

Она учила, как варить настой,

Чтоб шёл январь, а кровь не замерзала,

Она была морщинистой, простой,

И о себе ни слова не сказала.

И вот она приснилась мне теперь,

Кивала мне, и пела мне средь света,

И открывала облачную дверь,

И возвращалась в огненное лето.

В тот самый день она и умерла…

А то с одним встречаюсь на бульваре,

А у него из плеч – два топора,

И толпы обезглавленных кивали –

Так снилось мне… Растишь и катишь ком

Знакомств на этом ледяном обеде –

И ничего не знаешь ни о ком.

Не помнишь даже, как зовут соседей».

1975

Рождение

1

Пребыть в Твоей целости,

Духом вместившей

Сияющей смелости

Крик и затишье, –

Чтоб, мысленным волосом

За тьму зацепившись,

Меж смертью и голосом

Не пасть, оступившись.

2

Прославляют Херувимы Его,

В твёрдой воле духом нежась.

Как легко нести Незримого

И Родившего всю тяжесть!..

3

Дрожь пред Лицом, голубиный трепет,

И на крыле уносит слова

Тот, Кто подвижные гнёзда лепит,

Но умещается в них едва,

Кто, словно сладостный воздух, выпит,

Слился с душою в слезах, в крови…

1975

«И если вырваны страницы…»

И если вырваны страницы

Из древней красочной Псалтири,

Вовек никто не усомнится,

Что царь Давид играл на лире,

Вернее – на библейской арфе,

Но лира – символ вдохновенья.

Плетётся ветер в старом шарфе,

Лиловом от ночного тренья

И ставшем гроздьями сирени.

Он кашляет, закутав горло,

Едва ступает на прохладе,

То рассыпается прогоркло,

То снова собран, жизни ради,

Как слёзы стынут на тетради.

Итак, никто не усомнится,

Что лучшим в мире был художник,

Хотя закапаны страницы,

Заглавные заснули птицы

И надписей не стало должных.

И по оставшимся деревьям

Я очертанья рук живые

Угадываю, чтобы с левым

Не путать правое, с припевом:

«Так жили люди Ниневии…» –

И чтобы дни сторожевые

Прошли, не опаляя гневом.

Иначе шаг ко мне направят

Суду покорные микробы,

И духи поднебесной злобы

Клеймо непоправимой пробы

На серебре моём поставят.

1975

«Их знает мой слух-птицелов…»

Их знает мой слух-птицелов –

Не песни отдельных созданий,

Но души пятнистых стволов

И музыку радуги дальней.

Приняв от незримых щедрот,

Она, словно хлеб, разделилась, –

И чистое множество нот

По кельям лесов расселилось.

Пытаюсь отдельно поймать,

Для каждой силки расставляю,

Но в небе сложились опять –

И светятся, не опаляя.

1975

«Смирись и прими, как олива с лозой…»

Смирись и прими, как олива с лозой,

Замкнувшись, смиряются перед грозой.

Воздевшие руки, стоят дерева –

Отчизны соцветий, громов торжества.

И сад уповает – и тысячью ртов

Согласен цвести и увянуть готов.

Он знает. Твоё же призванье – молчать

И в люльке сознанья секунды качать…

1975

«И эту птицу к ветке жгучей…»

И эту птицу к ветке жгучей

Притянет сад –

Я понял это много лучше,

Чем век назад.

Тогда от молний ложной вести

Я принял гром,

Что смысл – во всех растеньях вместе,

А не в любом

Стволе, и корне, и соцветье.

Но сны сошлись –

И стал виновен я в навете

На каждый лист,

И взором юного астролога

К стеблям приник,

Когда услышал: «Стань надолго

Одним из них».

И я спускался. Было скользко

Среди червонных гнёзд –

И их стада встречало войско

Подземных звёзд.