Стихотворения и поэмы - [4]

Кто с нами третий,

Кто двери лета затворённые открыл,

Кому все эти

Дубы и клёны многоярусной игры,

Кто чище смерти

Оделся в тогу аистиных сладких крыл?..

1973

Царственное

К небосводу багрового гнева

Обратился приземистый лик:

За окном собирались деревья,

Я поклоном приветствовал их.

– Что нам делать, стропила вселенной,

Колоколенок птичьих столбы,

Коль в подлунном наследном именье

Мы – клеймённые страхом рабы?

– Препояшемся бранной листвою

И на пилы пойдём напролом,

Если Тёмный воссядет главою

За медовым гудящим столом.

Нам известны хоромы и клети,

Мы в любое глядели окно.

Лишь молчавшим в теченье столетий

На Суде будет слово дано.

1973

Путь к соловью

Прикинется тихим – но слышен задолго,

Тропа предваряет, готовит луна,

И следуют ели, и песней-иголкой

Касаются сумерек влажного дна.

И шаткий рассудок, отомкнутый бедам,

И проза с незрячим её колесом

Покажутся только немыслимым бегом,

Мгновенной погоней, забыв обо всём, –

За ящиком судеб лесного солиста,

Где вёрсты зашиты, персты смещены,

Где замертво свёрнутый в шишке слоистой

Безоблачный возраст смолистой сосны.

1973

Триада

Я слово во тьме, словно птичку, ловлю –

Что может быть лучше пути к соловью?

Оставь голоса – недалёк твой закат.

Ты знал, как отдельные звуки звучат.

Он всё обращает пред музыкой в прах –

И с ней пребывает в обоих мирах.

1973

Праведник

Записывай: истрёпанные травы

В посте и созерцанье пожелтели,

И дуб, темноволосый, многоглавый,

Качается в молитве листвотелой…

Прости, но я неправильно диктую –

Шумели мысли, медленно стихая:

Я вписан в книгу, гневом налитую,

Я сам, молясь, смолою истекаю…

1973

Глухой

– Для чего ты звенишь, шелестишь,

Дал истоки звучаниям разным,

Разве ты соловей или чиж,

Что тревожишь нас голосом праздным?

– Что мне делать? При жизни со мной

Говорили лишь стоном и рёвом,

И пред самой кончиной, весной,

Только клён перекинулся словом.

1973

Мороз

Названье позабыл. Мне кажется, оно

И раньше редко так произносилось,

А нынче вовсе ветром сметено,

В минуту вьюги в память не просилось –

Осталось корку бросить за окно…

…Простите, не мертво оно. Скорей,

Застыло где-то. Зимами другими

Дышать ему пришлось…

Я вспомнил: это –  имя.

Оно черствело льдинкой средь скорбей

И было больше пламени любимо.

1973

Живущий в клёне

Почуявший скачки словесной лани,

Не медли, напрягая мысли лук,

Не оглянись, благословенья длани

С охотой возложив на лёгкий плуг. –

Он понимал, что говорят вокруг.

Склонившись над душой, расцветшей втайне,

Над чашей ароматов и заслуг,

Не зная речи, в сумерках желаний

Вкусивший от тепла воздетых рук, –

Он понимал, что говорят вокруг.

Скользят не по дороге лета сани,

Зимою колесницы слышен стук.

Над ним и в нём, концом его исканий,

Ствол вечности с дуплом избытых мук. –

Он понимал, что говорят вокруг.

1973

Лабиринт

И звук свирели с нивы непочатой,

Исполнен лепета птенцов,

Слетел с высот – и веки запечатал,

И усмехается в лицо.

Но иллирийцы напрягают луки,

Опутан нитью остров Крит,

И не пойму: то крылья или руки,

И не хочу глаза открыть.

1973

Роберту Стивенсону

Стучат настойчиво. Дверь отвечает

Таким же стучащим: «Кто?» –

И в чашке качается, вместо чая,

Из книги сухой цветок.

Мой дом встревожен. С обложкой белой

Возилась ключница час.

Все только спали. Все живы, целы,

Зевают окна, лучась.

Узнай себя в этом старом рае,

В негромком особняке,

С погасшим садом душой играя

И с веточкой лет в руке.

1973

«Спицы лета вертятся быстрей…»

Спицы лета вертятся быстрей,

Но и в них целую гром и шорох –

Мудрый город, круглый год кудрей,

Чёрною росою орошённых.

Окунаешь в пену и смолу

Локон золотеющий, летящий,

Наполняешь полднем лёгкий луг,

Жёлтым соком – жаждущие чащи.

Раствори мне губы в этот час,

И ворота неба, и бутоны:

В голубые гимны облачась,

Седину светил губами трону!

1973

Н. З.

Ты ли, под ливнем презренья намокший,

Прячущий птицу о нас под плащом,

С неба ниспавший и скоро умолкший, –

Ты ль, как реченье, устам возвращён?

Ты ль изъяснишь нам природу заката,

Ты ль, онемев, повествуешь о днях –

В них полевые крылатые сваты

Песней сестре огласили дубняк?

Жертвенной башней стояла разруха,

Землю заклали, и падала соль –

Соединялись опавшие руки

Смерти и радости в мысли лесной.

1973

Ирландия

Ты – болот и трясин колонист –

Пренебрёг водопадом гортанным:

Рукавом от чудес заслонись,

Ослеплённый ирландским преданьем –

Как оделись в печаль догола

И тела их оленьи, и лица,

Как из лука выходит стрела,

Будто слово из уст прозорливца,

Как зелёный пронзён средь полей,

Как в огонь увлекает багровый,

Как настигнутый синий олень

Закрывает надмирную кровлю,

О зверье застывающих чащ

Возвещая серебряным горном,

Расстилая светящийся плащ

В дольнем мире – и в Имени горнем.

1973

Из книги «Кленовый клан» 1974–1976

«Сокрытой гранью глаза зрел я гурий…»

Сокрытой гранью глаза зрел я гурий.

Тот сад – вне мира, ибо в скорлупе

Любая часть захвачена орехом.

И жаркие слова, подобно рекам,

Стекались к ним, когда отшельник пел.

Их слушали, безмолвно брови хмуря.

1974

«И если встречаешься с деревом сонным…»

И если встречаешься с деревом сонным,

Желая к заре пробужденья ему, –

Оно, не ответив, как воинством конным,

Умчится листвой в безвозмездную тьму.

И часто, событьем скользя плоскодонным

По водам забывчивым скраденных стран,

Сухой донесётся до берега гомон –