Стихотворения и поэмы - [48]

Партера бушующий шквал?

Где слава твоя — всенародное вече

Восторгов, и слез, и похвал?

Спускается занавес важно и сонно,—

Молчит гордый лебедь Эйвона.

Далёко от этой страны, на востоке,

На древней Памира земле,

Сквозь пропасти, сквозь ледяные потоки

Таджик на горбатом седле

Спешит, пробирается в город далекий,

Куда в вечереющей мгле

Поспеет он прямо к спектаклю, к началу,

Чтоб «Быть иль не быть» прозвучало.

В донецкой степи, у ребят-комбайнеров

Толпится веселый народ.

Поэта старинного яростный норов

Вогнал их в горячку и в пот.

Двенадцатый вечер бессонных актеров

К «Двенадцатой ночи» ведет,

Чтоб ярки и молоды были тирады

Для зрителей олимпиады.

Вот горец из спрятанной в тучах деревни

В театр многолюдный проник.

Он слушает жадно рокочущий, древний,

Как мужество, сильный язык.

Трагедия мчится. Дотла догорев в ней,

Герой изнемогший поник.

И Яго клянет, и дрожит за Отелло

Тот смуглый чабан Сакартвело.

Когда знаменитые кони четверкой

Сияют в морозной ночи,

На яркую сцену тревожно и зорко

Глядят кузнецы и ткачи.

Как в праздник, полны эти люди восторга,

Овации их горячи.

И девушка, спрятав лицо у колонны,

Оплачет влюбленных Вероны.

Туда, к не чужим, хоть и дальним народам,

Ты перешагнул рубежи.

Ты там оживаешь, не скован, не продан,

Всем юным величьем души.

Уже не плывет гордый лебедь по водам,

Загнившим от скуки и лжи,

Душа его, полная песен и звона,

Навеки ушла от Эйвона.

Уже не найдешь лебедей на Эйвоне.

Лишь занавес серых дождей

Струится ненастною рябью в затоне

Стратфордских пустых площадей.

Лишь сторож ключами бренчит на амвоне

Да листья сметает с аллей,

Где в сумерках так одиноко и сиро

Мерцает могила Шекспира.

Перевод П. Антокольского

9 ПО ШОТЛАНДСКОЙ ДОРОГЕ

Сини и сизы, лазурны и сивы,

Грифельно-серы и густо-черны,

Взвихренных туч распростерлись извивы

Над возвышеньями горной страны.

Ветры, свистя, вырывают растенья,

Вереск ломают и дергают мох.

В вое ветров, в ураганном смятенье

Заклокотал, закипел Ломонд-Лох.[43]

Ветра глотнув, тут помчаться б в разгоне

Берегом, лесом, без меж и без троп…

Кто-то кричит: «Не ходи дальше, Джонни!»

Столб с четкой надписью: «Private».[44] Стоп.

Земли пропитаны влагой студеной,

Тянет болотом, с опушек несет

Запахом плесени, каждый зеленый

Кустик подернут цветеньем болот.

Парк, голубея в недобром просторе,

Тянется тучей десятками миль.

Крепки ворота, всегда на запоре.

Дождик гундосит. Безлюдье и гниль.

Кто ж тут хозяином в этом безлюдье?

Злобный отшельник? Скупец-мизантроп?

Стой! Замолчи! Не ходи туда, Рудди!

Столб в серой плесени — «Private». Стоп.

Дальше и дальше, вперед по Хиг-Ланду. [45]

Тмином и вереском пахнет туман.

Гонит овец грязно-белых гирлянду

Мшистым отрогом наемный чабан.

Овцы — лендлорда, холмы и поляны —

Тоже его… Неужели навек?

Тише, коль дорог вам хеггис овсяный! [46]

Может подслушать худой человек.

Думаешь, счастье в пастушеском доме,

Как на Востоке, здесь даться могло б?

Перед судьбой твоей высится, Томми,

Столб земель герцога — «Private». Стоп.

Глухо топочут копытца овечьи

Вдоль небольшой каменистой стены.

Стареньким пледом покрытые плечи

Клонят под долгим дождем чабаны.

Столбик над тропкою — выцветший «Private»,

Столбик над фермерским жалким лужком.

Но землескупщики разве не вправе

Пренебрегать этим нищим столбом?

Что ж будет дальше? Сгниет ли в тумане

Где-то на Клайде бедняк землекоп,

Или в Судане, став хищником, Данни,

Столб свой вколотишь ты — «Private». Стоп.

Сомкнуты губы. Насуплены брови.

Что это? Чванство? Замученность? Сплин?

Хмурые образы средневековья,

Копья решеток, ограды куртин.

Как в подземелье, дышать нету силы

Душной, прогнившей насквозь стариной.

Вот громоздятся у края могилы

Тени столетий былых… Предо мной

Герцоги, лорды, дельцы, фабианцы,—

Масок крутящийся калейдоскоп

Вьется, облапив в бессмысленном танце

Столб с черной надписью: «Private». Стоп.

Перевод Н. Заболоцкого

10 ВОСПОМИНАНИЯ О БЁРНСЕ [47]

Внезапный дождь, ударив с моря,

Весь в йодном запахе сыром,

Напеву джиги звучно вторя,

Пустился в танец под окном.

Еще по улицам пологим

Не отшумел его раскат,

Как, разливаясь по дорогам,

Ручьи ударили в набат.

Он миновал, как синий сполох

Летучих искр и струй воды,

И в радугах, как в ореолах,

На кручах расцвели сады.

Зазолотились, засинели

В игре сверкающих огней

Сырые выступы панели,

Каменья старых площадей.

Веселым холодком дохнуло,

Пьянящим, звонким, словно медь,

И сердце от такого гула

Вдруг стало радостно звенеть.

И, распахнув среди столицы

Окошко, круглое, как пенс,

Горбатых кровель черепицы

Перед собою видит Бернс.

Вот перед ним в броне кирпичной

Ползет, как ящер, как вампир,

Мир Эдинбурга черепичный,

Любимый, ненавистный мир.

Под черепичным покрывалом

Клокочет мир глухой борьбы.

Так стонет лес, гудят дубы

Под штормов яростным обвалом.

«Британский край! Хорош твой дуб.

Сосна и тополь — тоже.

И ты на шутки был не скуп,

Когда ты был моложе.

Богатым лесом ты одет,

И много в нем грибов, брат.

Но дерева свободы нет

Среди твоих дубов, брат.

А без него нам свет не мил

И горек хлеб голодный.

Мы выбиваемся из сил

На борозде бесплодной».

И в даль, печален и суров,

Впивался Бёрнс. И там вздымалось

Кипенье рваных облаков

И черепица мглою стлалась.

«Но верю я: настанет день,—

И он не за горами,—

Когда листвы волшебной сень