Стихотворения и поэмы - [25]

Из стебля черного баска —

Тяжелый гул басов,

И флейты суета резка

На щебне голосов.

Резкий прыжок, наглый скок,

Сухой, как дробь, галоп,

И флейт отчаяние, и рок

Над ямами синкоп.

Крутись, весь цирк, крутись, весь свет,

Крутись ты, карусель,

Остроконечный фейерверк

Взлетает… надо всем…

И день — наверх, и ночь — наверх,

Ни слова, сердце, — цыц!

Крутись, безумный фейерверк,

Крутись, безумный цирк!

Глаза толпы внезапно, вдруг

Пробиты шпагой ламп,

Крутись же, распроклятый круг,

Такт!

Темп!

Иль долго крутишься так тут?

Ужель не упадешь,

Ужель?

Твой выгиб каждый в пустоту

Бросает капельмейстера жест

Изгибом, темпом, тактом,

Стой!

Для каждой ноты есть

Знак

Свой!

И узнаешь упорство математики,

Пароксизмом увлеченья и тоски,

Товарищ!

Друг!

Брат!

У каждого свой знак,

Каждая нота подобрана,

Как милостыня торб,

И скрипит между ржавыми ребрами

Сердца сухой горб.

Сердце, вертись, качайся

Навыворот, вниз-вверх,

Из губ акробата-китайца

Ручейками журчит смерть.

Захлебнулся в трухе конвульсий,

Завертелся на длинной косе,

И сцепились в едином пульсе

Сердца

Всех.

Горло горбом пригнется,

Оборвется крик,

Как свистнет флагом с трапеции

Человеческий черный язык.

Тоненько вскрикивает барышня…

Тогда ты из пустоты

Отчаяньем, воплем ударь еще,

Сомкни их голые рты!

Слюну и слезу выточи,

Гримасы смешав, кромсай!

Раскачались, как трупы на ниточках,

Голоса.

1927

Перевод М. Голодного

25–27. СТРОЕНИЯ

1 СОБОР

Взнесясь в тени холмов, цветя вдали от мира,

Звучит колонна, как гобоя звук,

Звучит собор гранитным Dies irae,[30]

Как оратория голодных тел и рук.

Встает костер благочестивой готики,

Как пламень веры,

как веков салют,

И, богохульствуя, до облак восстают

Вершины башен —

пальцы или дротики.

Руками обхвати холодные громады,

И пусть безмолвных рук порыв

Поднимет сердце через все преграды

На острогранных копьях рифм,

Чтоб в очи башен, в злую дрожь

Оно вгляделось

и, как звон, забилось.

От пальцев башен тень падет, как стилос,[31]

И почерка ее ты не перенесешь.

Как бы костлявые оковы,

На сердце ляжет грузных слов узор.

Железом,

пламенем,

елеем,

кровью —

снова

Куется повесть про собор,

О том, как в сотнях вздетых рук,

Под скрежетом зубов

и скрежеты гранита,

Как смертный гимн,

как рев последних труб,

Гремящих в небосвод раскрытый,

Вставал, собой во славу феодала,

Вертеп молитвы,

вопль людей;

И на тарелки площадей

Уж падал звон его устало,

Как медный грош,

как жертвенный медяк…

В худых руках католика вот так

Бренчат упорно четки из сандала.

На звон не шли,

а пресмыкались рьяно

Рабы, шуты, князья и короли;

И вот зиял собор,

как сладостная рана

Распятой и замученной земли.

И, падая,

карабкались под своды

Тела без рук и руки с телом врозь;

И рты, разорванные вкось,

В гранитной быстрине вопили про невзгоды.

И хищною стрелой, гудя, взлетал в просторы,

Как рук несытых островерхий сноп,

Разнузданный корабль собора

Средь вдохновенных, фанатичных снов.

Неслись года, кружась, как смерчи вихревые,

Но не сгасали и сияли вновь

Глухие отблески готических костров

На яростных мечах и косах Жакерии;

И высился собор — защитник и завистник,

Толпы губитель и толпы патрон,

И расцветал готический трилистник,

Как крест, как песнь, как пламень и как сон.

2 ВРАТА

В игре недоброй,

                      в жажде небывалой,

Тряся веригами прикрас,

Морщиной тяжкою встал мускул напоказ,

Обняв края

                   бездонного провала.

Вознес,

            как полный хмеля кубок,

Врата большие в небосвод,

Врата земных и суетных забот,

Как круглый перстень на деснице грубой.

И дар строителя,

                        чей дух

                                  неистов,

Снопы волшебных трав рассыпал на камнях,

Как перси дев,

                      горячих и нечистых,

Возникших в распаленных снах,—

Так щедро бросил вызревший росток,

Как милую на ложе ночью каждой,

Что знает бурный пот,

                                зачатья грузный сок,

И сытый сон,

                     и на рассвете жажду.

В ростке — цветок,

                            в ростке — цветок, что око

Разбуженного самкою самца

Тех прошлых лет, когда в сердца

Вливалась страсть игривого барокко,

Что из прадавнего явилась лабиринта

И породнила наяву

Ворот украинских листву

С широкими акантами [32] Коринфа.

И тот акант — не лавр

                                      на голове владыки,

И этих щедрых врат никто не раскрывал,

Чтоб пленных волочить,

под трубы и кимвал,—

Сюда не вел победы путь великий.

Здесь высятся врата, чей жребий был

                                                         бездольней

В глухих веках.

                      Затянутый в скарлат,

Тогда взносил свои златые колокольни,

Как бунчуков ряды,

                              кичливый гетманат.

Тогда, как трепетный венец,

По степным путям нелепо

Расставил строй церквей Мазепа —

Поэт,

          и гетман,

                               и купец.

Тогда, разбит в игре неравной,

Приучен был скакать назад

Мазепин белый конь,

                              Пегас его бесславный,

Бесхвостый Буцефал

                                  грядущих гетманят.

Прочь этого коня,

                           гоните беспощадней!

Как ржавое копье,

                           тень звонниц — пополам!

И вот под сводами —

                                   молчать колоколам,—

Ведь сердце наше их сердец громадней!