Стихотворения и поэмы - [27]

И люди изгибаются в фокстроте,

Ломаясь в неподвижном па.

И скрипачи, бледны, помалу

Из скрипок выпуклых бокалов

В зал, как в вибрирующий сосуд,

Перельют прелюд.

Забился в похоти прелюда

Тот лисий шаг, лихой фокстрот,

Тот такт,

Тот лживый тракт красот.

Тот акт бесстыдный, акт при людях,

Неимоверный акт.

Кромсай же шаг, тряси людей ты,

Механики любовной знак!

Уже на черном горле флейты

Упругий заходил желвак.

Струна, как бич, печет банджо,

Скрипичный стон во мгле,

Чтоб звук дрожал, как в жиле желчь,

Как ходит ртуть в стекле,

Чтоб он, упавши с высоты,

Был смят и сжат, скипаясь,

Чтоб шире раскрывались рты,

Рты ненасытных пауз.

И захлебнулся в астме такт,

Что рвет, как рану, рот,

Циничный акт, при людях акт —

Раздавленный фокстрот.

Ах, сладострастия угар

В гудящем зале мюзик-холла!

Виолончелей бедра — голы,

Зовущи талии гитар,

И жирные шлепки ступней,

И судорожный шаг.

Что ж, такова любовь людей —

Торчмя, но хороша!

Любовь идет быстрей, сильней,

Ко рту прилипши ртом,

Любовь людей, любовь людей Трясет животом.

Животом и бедрами, губами ботокуда,

Губами — кровавыми обрывками лохмотьев.

С такою вот поспешностью записывают люди

Каракулями шимми призывный голос плоти.

И в стаккато шума шимми,

Спотыкаться в шуме шимми,

Вот — любовь.

Такова-то в шуме шимми,

В перекатах шума шимми

Ты — любовь.

1928

Перевод П. Жура

31. ЗНАМЯ, И СОЛНЦЕ, И ВЕТЕР

Каштан как зеленая башня,

         мерцает узор на каштане.

Скользят облака над рекою,

         и тени качаются барж.

Над зеркалом площади ясной,

         где розы цветут, не устанет

Греметь полыхающий медью,

         в сердца ударяющий марш.

Огромны цветы, словно солнце.

         Знамена просторны, как ветер.

И светлые грозы оркестра,

         и песни рабочих капелл!

Мы подняли город, как чашу

         напевов и яблонь в рассвете.

Сады раскрываем мы настежь

         для всех, кто молод и смел.

Ведь Киев нам отдан навеки,

         и счастливы улицы эти,

Ведь замечательным людям

         Киев назначен в удел.

Как нынче деревья бушуют,

         как веет кумач на трибуне —

Так эскадроны летели

         и сабли их были шумны.

Как орден, торжественно-просто

         возносится солнце июня,

Лучи его стражей почетной

         встают над полями войны.

Скользят над просторами Сквиры,

         где прорван был фронт, как плотина,

Где даль грохотала прибоем

         о семьдесят тысяч копыт,

Где в панике шляхтич-галлерчик

         на запад бежал по равнинам,

Где Ворошилов над картой,

         где враг отражен и разбит.

К могилам бойцов в Погребище

         склоняется солнце, как знамя,

Над Ржищевом светлое солнце,

         над ясным, зеркальным Днепром.

Оно Кременчуг заливает,—

         ведь здесь говорило с веками,

Победу в столетья вписало

         недрогнувшее перо.

Шесть букв в этой подписи мудрой,

         «третье июня» и номер.

Победоносная дата,

         дыханием славы цвети!

В серой шинели товарищ

         пути начертал на Житомир,

Чтоб, линию фронта разрезав,

         к радости людям прийти.

Товарищ поставил подпись,

         и подпись прочитана: Сталин,

И слово в строках телеграммы

         решеньем эпохи легко.

Врывается гром эскадронов

         в Бердичев, и в Фастов, и в Малин,

Орел на малиновом стяге,

         седея, ломает крыло.

И Киев, свободный наш Киев,

         встает из кровавых проталин.

Товарищ поднялся. И солнце

         его увенчало чело.

Плакаты, сердца и знамена

         несут его слово и образ,

И Майка моя приколола

         на грудь любимый портрет.

И это лицо с улыбкой,

         с усмешкой тихой и доброй,

Взлетает на крыльях штандартов,

         которыми город согрет.

Товарищ поднялся. Он смотрит

         в грядущее пристальным взглядом.

Он мир созерцает. Как прежде,

         как три пятилетья назад.

Глядит он с полотнищ плакатов,

         следит он за гордым парадом,

Он смотрит с плакатов на Киев,

         и город — сияньем объят.

Под крики трубы, что ликует,

         под звон площадей спозаранку

Знамена по улицам реют,

         простые, как доблесть и честь.

Раскрыв броневые заслоны,

         танкист появился над танком

И флаги встречает, ответив

         воспоминаниям: «Есть!»

1930

Перевод Н. Ушакова

32. ТАНЕЦ

Коль есть гармонь — пускай гармонь.

         Хоть ты, гармонь! Пускай!

О добрый молодой огонь,

         Срывайся и взлетай!

Мороз — веселая игра:

         Хоть трезвый, а хмельной.

Взлетай, теки — твоя пора,

         О пламень молодой!

Красавец год встает в игре,

         И трезв мороз, и жгуч,

И слышно: звоны в серебре

         Берез, ветров и туч.

Мужчина в танце круг пройдет,

         И женщин круг — в ответ,

И он стоит — красавец год,

         Как высший в сотнях лет.

Кольнув, садится на ладонь

         Кристаллик снеговой.

А ты лети, как вихрь, в гармонь,

         О пламень молодой!

Да, в этот год ты, сквозь снежок,

         Так жег, как сотни лет

Не пламенел, не цвел, не жег

         Живущих на земле!

Идет с юнцами дед седой,

         И всем сердцам — тепло!

Иди в сады, в снежок сквозной,

         Торжественная плоть!

Бить каблуком искристый лед,

         На сотни звезд колоть!

Разумно-смелая цветет

         Впервые наша плоть!

Ты — плоть, ты — вдохновенье! Ты ж

         Вольна миры бороть!

В веках, как сердце, ты звенишь,

         Сияющая плоть!