Стихотворения, 1884 г. - [7]

Вы быть повешенным спешите.

Туда ж я призван вешать вас.

Но – нет! Я лучше сам в удавку

Пойду! Уж я давно хотел

Проситься в чистую отставку

От множества нечистых дел.

Злодеев истинных немало, –

Пусть их бы. Обществу служить

Ведь надо ж чем-нибудь – и жить

С семейством; но у кардинала

Такие прихоти порой,

Что я не в силах… Он игрой

Считает это!.. Поезжайте

Скорей в Париж – в обратный путь,

А там и дальше как-нибудь,

И никому не открывайте,

Что здесь вы виделись со мной,

Ни даже искреннему другу, –

Иль я погибну за услугу,

Кадош-палач.

Гоше(с чувством пожимая ему руку)

Спаситель мой!

(Поспешно удаляется.)

Между 1842 и 1850

Два клада

Старый Ян имел два клада,

Не доступных никому,

И одна была отрада

В них на старости ему.

Первый клад, что рыцарь в латах,

Был – окованный сундук,

Где чистейшее в дукатах

Береглось от хищных рук.

Клад второй была младая

Светлоликая жена,

Чистотою – ангел рая,

Обольщеньем – сатана.

Два голкондские алмаза –

Глазки, глазки – у! – беда!

Грудь – фарфоровая ваза,

Зубы – перлы в два ряда.

И ценя такие блага,

И не ведая утрат,

Посвятил им старый скряга

Хилых дней своих закат.

Заберется ль в кладовую –

Он целует все места,

Пыль глотает золотую.

Золотит свои уста.

Всё сочтет, – сундук заветный

Закрепит тройным замком,

Подрожит – и, неприметный,

Ускользает вон тайком.

После старческие ласки

Он жене своей дарит,

Подойдет, ей взглянет в глазки

И лукаво погрозит.

То, как ценный самородок,

Кудри взвесит на руке,

То возьмет за подбородок

Иль погладит по щеке.

Клад и этот цел – он видит,

И старик безмерно рад,

Подрожит и, скорчась, выйдет,

Но замкнет и этот клад.

Между тем проходят годы,

Он дряхлеет каждый миг,

И могильный зов природы

Слышит трепетный старик.

Жалко старому два клада

Бросить в мире – приуныл.

Первый клад он в угол сада

Ночью снес и там зарыл.

Не ходи в людскую руку!

Спи тут! Дело решено…

Но – куда другую штуку

Скроешь? – Вот что мудрено.

Как бы женку-то припрятать?

Как бы эту запереть,

И замкнуть, и запечатать,

А потом уж умереть?

Вот давай ее он кликать:

«Душка! Эй, поди сюда!

Жаль мне – будешь горе мыкать:

Я умру – тебе беда!

Попадешь в чужие люди, –

Ведь тебя не сберегут,

Пух твоей лебяжьей груди

Изомнут и изорвут.

Ты слыхала ль от соседок?

Ведь другие-то мужья

Жен своих и так и эдак…

Уж совсем не то, что я!

Ты была мне что невеста

От венца до этих пор,

Я тебе и честь, и место,

Да и двери на запор.

А умру – подобной чести

Не дождешься никогда.

Знаешь что? – Умрем-ка вместе!

Смерть ведь, право, не беда.

Согласись, мой розан алый!

Средство мной уж найдено», –

Та в ответ ему: «Пожалуй!

Хоть умрем – мне всё равно»,

«Ну, так – завтра. Ты покайся

Прежде мне, открой себя, –

Ведь сосед-то наш, признайся,

Подговаривал тебя?»

«Что. таить, коль дело к смерти?

Я не отопрусь никак».

– «Ишь соседи! Эки черти!

Я уж знал, что это так.

Он хотел тебя, как видно,

Увезти, скажи, мой свет!»

– «Да; но мне казалось стыдно…

У него ж деньжонок нет;

Сам раздумает, бывало,

Да и скажет: «Подождем!

Ведь у скряги-то немало

Кой-чего – мы всё возьмем»».

«Ах, бездельник голоперый!

Ишь, так вот он до чего!

Человек-то стал я хворый,

А не то – уж я б его!»

«Успокойся же, папаша! –

Яну молвила жена. –

Вспомни: завтра участь наша

Будет смертью решена.

Ты и сам, быть может, грешен.

Как меня ты запирал

И замок тут был привешен –

Ты куда ходил?» – «В подвал».

«Может, душенька какая

Там была… признайся, хрыч!

Тяжкий грех такой скрывая,

Адской муки не накличь!

Ведь из аду уж не выдешь!

Что ж там было?» – «Ну… дитя…»

– «Незаконное! – вот видишь!

Говори-ка не шутя!

Грешник! Бог тебя накажет».

– «Что ты, дурочка? Мой сын

Мной не прижит был, а нажит –

Не от эдаких причин».

Призадумалась в кручине

Женка Яна, а супруг

Продолжал ей речь о сыне,

Разумея свой сундук:

«Мой сынок в пыли валялся,

Был в оковах, мерз зимой,

Часом звонко отзывался,

Желтоглазый был такой;

Не гульбу имел в предмете,

На подъем нелегок был, –

И уж нет его на свете:

Я его похоронил».

Тут порыв невольный взгляда

При улыбке старика

Обратился в угол сада

На могилу сундука.

«Что туда ты смотришь зорко? –

Подхватила вдруг жена. –

Там – в углу как будто горка, –

Не могилка ль там видна?

Не сынок ли твой положен

Там, куда ты так взглянул?»

Ян замялся – и, встревожен,

Помолчав, рукой махнул:

«Всё земля возьмет. И сами

Мы с нее в нее пойдем.

После все пойдут за нами:

Те все порознь, мы – вдвоем.

Завтра кончим!» Но настало

Божье утро, Ян глядит:

Женки словно не бывало,

Угол сада весь разрыт.

Что-то хуже смерти хлада

Он почуял и дрожит.

Вдруг пропали оба клада.

На столе письмо лежит.

Ужас кровь ему морозит…

То рука жены его:

«Твой сосед меня увозит

С прахом сына твоего».

Между 1842 и 1850

Звездочет

На острове Гюэне, близ Копенгагена, находилась обсерватория Тихобраге, устроенная для него королем Фридрихом II. Здесь знаменитый астроном занимался наблюдениями в течение двадцати лет. По смерти Фридриха Тихобраге должен был искать другого пристанища. Через 50 лет и следов огромного здания обсерватории уже не было, но остался еще один старец, который показывал любопытным место, где-то здание находилось, и рассказывал об астрономе, которого помнил.

Супротив столицы датской

Есть неважный островок.

Жил там в хижине рыбацкой

Седовласый старичок –

Стар-престар. Приезжих двое,