Стихотворения, 1859–1860 гг. - [18]

Братья! Там возногражденье —

У отца, что выше звезд.

Будем богам подражать! На творение

Милость их сходит равно.

Бедный, убогий! Приди – наслаждение

С нами вкусить заодно!

Злоба! останься навеки забытою!

Враг наш да будет прощен!

Пусть обретет он слезу ядовитую!

Пусть не терзается он!

Хор

В пламя – книгу долговую!

Всепрощение врагам!

Бог за нашу мировую

Примирится с нами – там.

Пенится радость и в чаши вливается,

Золотом гроздий горя;

В робкого с нею дух бодрый вселяется,

Кротости дух – в дикаря.

Встанем, о братья, и к своду небесному

Брызнем вином золотым!

Встанем – и доброму духу безвестному

Этот бокал посвятим!

Хор

В хорах звездных кто прославлен,

Серафимами воспет,

Выше звезд чей трон поставлен —

Здесь да внемлет наш привет!

Братья! Терпенье и твердость – в страданиях!

Помощь невинным в беде!

Строгая верность – в святых обещаниях!

Честность и правда – везде!

Пред утеснителем – гордость спокойная!

Губит: умри – не дрожи!

Правому делу – награда достойная!

Гибель – исчадиям лжи!

Хор

Лейся, нектар! Пеньтесь, чаши!

Круг! Теснее становись!

Каждый вторь обеты наши!

Божьим именем клянись!

Братья! Пощада – злодея раскаянью!

Цепи долой навсегда!

Смерти есть место: нет места отчаянью!

Милость – и в громе суда!

И да услышим из уст бесконечного

Глас его: мертвый! живи!

Ада нет боле! Нет скрежета вечного!

Вечность есть царство любви.

Хор

Буди светел час прощанья!

По могилам – сладкий сон!

В день же судный, в день восстанья

Благость – суд, любовь – закон!

Дева за клавесином (Из Шиллера)

Клавесин, перстам твоим послушный,

Зазвучал: я слышу гимн небесный —

И стою, как истукан бездушный,

И парю, как гений бестелесный.

Воздух, только б не нарушить

Тех мелодий, что он слышит,

Только б слышать, только б слушать,

Притаился и не дышит.

Мнится: полный круг созданья

Тает в неге обаянья;

Охватила ты его

Струн волшебных перебором,

Как сковала беглым взором

Область сердца моего

Звуки льются в огненных размерах:

Кажется, все вновь и вновь творимы.

На струях, как на небесных сферах,

В звуках тех родятся херувимы;

Кажется, из недр хаоса блещет

Новый мир, и в вихре мирозданья

Восходя, за солнцем солнце хлещет

Бурными потоками сиянья.

Слышится мне в сладких

Переливных тонах —

Ручеек на гладких

Камешках надонных;

Слышится мне – то по тучам гремящий,

Божий орган тот, где, сыпля перуны,

Рвутся сверкающей молнии струны;

То по уступам с обрывов скользящий

С шумом глухим, из раската в раскат,

Прыщущий пеной широкий каскад;

То ласкательно – игривый

Вперескок через лесок

Шаловливо листья ивы

Покачнувший ветерок;

То мне в стенающих звуках открыта

Адская бездна, где волны Коцита —

Слезные волны текут через край;

То предо мной разверзается рай,

И готов спросить у девы

Я сквозь трепет в этот миг:

То не райские ль напевы,

Не предвечный ли язык?

Смерть (Из Гюго)

Над нивой жизненной я видел эту жницу.

Схватив блестящий серп в костлявую десницу,

Она, повсюду страх и ужас разнося,

Шагала, тем серпом махая и кося,

И триумфаторы под знаком этой жницы

Мгновенно падали с победоносной колесницы;

Тут рушился алтарь, там низвергался трон,

И обращались в прах и Тир, и Вавилон,

Младенец – в горсть земли, и в пыль – зачаток розы,

А очи матери – в источник вечный – в слезы,

И скорбный женский стон мне слышался: «Отдай!»

Затем ли, чтоб терять, мне сказано: «Рождай!»

Я слышал общий вопль неисходимой муки.

Там из – под войлока высовывались руки

Окостенелые, и все росло, росло

Людских могил, гробов и саванов число.

То было торжество печали, тьмы и хлада,

И в вечный мрак неслась, как трепетное стадо

Под взмахом грозного, нещадного серпа,

Народов и племен смятенная толпа;

А сзади роковой и всеразящей жницы,

С челом, увенчанным сиянием зарницы,

Блестящий ангел нес чрез бледных лиц толпы

Сей жатвой снятых душ обильные снопы.

Собачий пир (Из Барбье)

Когда взошла заря и страшный день багровый,

Народный день настал,

Когда гудел набат и крупный дождь свинцовый

По улицам хлестал,

Когда Париж взревел, когда народ воспрянул,

И малый стал велик,

Когда в ответ на гул старинных пушек грянул

Свободы звучный клик, —

Конечно, не было там видно ловко сшитых

Мундиров наших дней, —

Там действовал напор лохмотьями прикрытых,

Запачканных людей,

Чернь грязною рукой там ружья заряжала,

И закопченным ртом,

В пороховом дыму, там сволочь восклицала

. . Умрем!

А эти баловни в натянутых перчатках,

С батистовым бельем,

Женоподобные, в корсетах на подкладках,

Там были ль под ружьем?

Нет! их там не было, когда, все низвергая

И сквозь картечь стремлясь,

Та чернь великая и сволочь та святая

К бессмертию неслась.

А те господчики, боясь громов и блеску

И слыша грозный рев,

Дрожали где-нибудь вдали, за занавеской

На корточки присев.

Их не было в виду, их не было в помине

Средь общей свалки там,

Затем, что, видите ль, свобода не графиня

И не из модных дам,

Которые, нося на истощенном лике

Румян карминных слой,

Готовы в обморок упасть при первом крике,

Под первою пальбой;

Свобода – женщина с упругой, мощной грудью,

С загаром на щеке,

С зажженным фитилем, приложенным к орудью,

В дымящейся руке;

Свобода – женщина с широким, твердым шагом,

Со взором огневым,

Под гордо веющим по ветру красным флагом,

Под дымом боевым;

И голос у нее – не женственный сопрано:

Ни жерл чугунных ряд,