Стихоритмия - [11]

В тот вечер в хуторе покоя не стало. Баба Нюра подняла визг на всю улицу, мол, сносить нас будут к чёртовой матери и застроят какими-то заводами да бараками. Витька всё смеялся, и сплёвывал на землю табак из вонючей махорки. Кулачиха охала и боженьку молила, а дед Иван задумчиво всё слушал в стороне, да потирал в руках затёртую до блеска треснутую трость. Кто знает, о чём думал дед? От него давно слова неслышно было, всё кивал да поддакивал. Своего мнения никогда не высказывал ни по каким вопросам и причинам. Живёт он один с собакой Чайкой. Часто можно встретить его рано утром гуляющего вдоль одной единственной улицы, а собачонка вокруг него вьётся как уж, что порой деду прохода не даёт. Вот только с ней он и разговаривает. Нагнётся к Чайке, почешет за ухом, да и шепнёт ей чего-то, а та как мяса съела — глаза загорятся, и хвост по сторонам ещё чаще загуляет. Одна радость у деда, и это — собака по кличке Чайка. Говорят, что семья его в войну вся погибла. Снаряд прямой наводкой ударил прямо в избу когда они спали. А сам дед тогда на фронте был. После войны Иван так и не женился. Работал водителем на комбайне. Бывало, мужики после рабочего дня и выпить не дураки были, а Иван всё отнекивался да отшучивался. Не любитель был. Ну и пошёл слух, мол, тронулся Иван. С тех пор не было у деда ближе никого кроме собаки. Чайку он ещё щенком на железной дороге подобрал не далеко от хутора. Сидела она на перроне худющая как доска, и скулила еле слышно. Видать кто-то из дачников из электрички выкинул, а дед мимо бедняги пройти не смог — жалко стало животину, издохнет ведь. Покрутил он её в руках, пощупал, да и сунул под фуфайку щенка. Почему Чайкой назвал, вот этого никто не знает. Окрас у неё интересный — вся белая, а лапы чёрные, может потому и Чайка, чёрт его знает. Он Чайку на цепь никогда не сажал, зимой так вообще в хату заносил до весны. Тешился с ней как с ребёнком, молоком поил, и кормил харчами из своей тарелки. И где только не увидишь деда, собака с ним повсюду была.

2

Не прошло и двух дней, как машина эта белая вновь в хутор приехала. Баба Нюра тут как тут, словно у окна дежурила. На этот раз приехали только двое, без блатного пиджака.

— Здорово, хлопцы. Ищите кого? Аль, что украсть удумали?

— Привет, бабуля! Что ты! Красть мы нечего не хотим, Разве что немного времени Вашего драгоценного. Дело у нас к Вам.

— Ко мне? И шо ж це за дело таки?

Мужики переглянулись, и продолжил второй:

— Мы из города приехали, меня Сергеем зовут, а это брат мой Дмитрий. Ты, бабуль, давно тут живёшь?

— Давно, сынки, давно. И родилася я тут, и выросла, и мужа тут же схоронила. А вы не из этого, не из телевизера ли?

— Да не совсем — продолжил Сергей — Мы по сёлам и деревням утварь старинную скупаем, или меняем на новую. Вам-то зачем старьё нужно? Вот и давайте меняться. Ну или деньгами поможем. Есть ли у Вас чего интересного тут?

Баба Нюра брови насупила, подбородок рукой подпёрла, и стала усиленно вспоминать. Старушка то в землю глаза опустит, то исподлобья на гостей незваных стреляет. А братья смотрят на неё, да умиляются.

— Ну так что, бабуль, пустишь в хату. Мы сами посмотрим, да выберем то, что нам нужно. Ты не бойся, мы люди цивилизованные. Нам чужого даром не надо, а договориться всегда успеем.

— Ну, не знаю я. В первый раз вижу вас. Гости нас редко посещают, а мы тут одичали совсем, вот и думай кто вы.

— Дело Ваше, бабуль. Не хотите — как хотите. Мы тогда по другим хатам пойдём.

— Ладно — сказала баба Нюра — пойдёмте.

Только зашли гости на порог, сразу стали по сторонам озираться. Всё руками лапают: занавески, плошки, вилки с ложками, да на икону косятся. Бабка за каждым шагом следит, щурится, и платок на голове поправляет. Походили гости по хате, сели на диван и стали шушукаться меж собой.

— Ну что, хлопцы, ничего не приглянулось?

— А Вас как звать-то, бабуль?

— Баба Нюра я.

— Баб Нюр, ну что хотим сказать… Изба у тебя старая, худая совсем, мы бы её полностью купили, да вот только приглянулись нам комод твой, чайничек медный, да икона, что в углу висит. Комод мы бы тебе поменяли на новый, современный. Чайник бы тебе электрический купили, а за икону пять пенсий твоих выплатим. Как ты на это смотришь?

Бабка вздохнула, поправила подол свой, и стала в уме прикидывать.

— Комод и чайник я могу ещё как-то поменять, а вот икону, хлопцы, ни за что не отдам. Семейная она. Меня с ней крестили, меня с ней и похоронят. А за комод и чайник Вы мне лучше деньгами отдайте.

— И сколько же ты хочешь за них?

— Пять тыщ — ответила бабка.

Мужики переглянулись, пошептались, и порешили.

— Ну, пять, так пять. Договорились. Завтра приедем, заберём. А ты ещё чего посмотри, может запрятала куда?

— Хорошо, хлопцы, пошукаю.

Проводила бабка скупщиков, села на стул возле окна и дальше за братьями наблюдать.

Городские в каждую хату зашли, везде пустили, кроме деда Ивана. Толи спал он, толи был где, но дверь так и не открыл. Вечером же опять покоя в хуторе нет. Все собрались возле брёвен, и стали городских обсуждать. Кому чего наобещали: телевизор Кулачихе за зеркало, стиральную машину супругам за серебряные ложки, и денег по мелочи за всякие мелочи. Довольны все остались приездом гостей, да и в хатах ничего не пропало. Чудо, да и только.