Стихи в переводе Сергея Торопцева - [27]

Стихами отвечаю историографу Цую

К чему Цзылину[384] десять тысяч колесниц?!

Ушел на склон пустой к лазурному ручью —

Летучая звезда исчезла из столиц[385]…

А «сянь хмельной» Тайбо[386] — я здесь, в Янчжоу пью.

748 г.

Провожаю друга к Абрикосовому озеру

Там растут абрикосы, и ранние росы

Покрывают на ветках весенний наряд.

Ты пришли мне письмо с лепестком абрикоса,

Чтоб с утра и до ночи стоял аромат.

А потом ты увидишь и купы Синьлиня[388],

Захмелев от луны над Курганом Златым[389].

Вестник-гусь, не томи ожиданием длинным,

Пронесись, словно пыль, над простором земным.

754 г.

Подношу Фу Аю, глядя на снег над широкой, как море, рекой Хуай

Над У нависла снега пелена,

Летящая с туманного Бохая[391],

В узорах ветви, словно вновь весна,

В снегу прибрежном луч луны сверкает,

Все кружится и вьется без конца,

Как будто тысячи цветов раскрылись,

Трава волшбы — на лестницах дворца,

Припорошенных яшмовою пылью[392].

И прямо от Шаньчжунского ручья[393]

О друге дума в Лянъюань[394] несется.

Спой песню Ин[395], что посылаю я, —

И песня в моем сердце отзовется.

746 г.

Посылаю У, горному старцу, к ручью Наслаждения луной

Как Высокоморальный господин[398],

Что некогда на бреге Цзюн[399] живал,

Все дни у Врат оленьих проводил,

А в городе и вовсе не бывал,

Вы ясной наслаждаетесь луной,

Ловя мгновенье гаснущих лучей,

И вознеслись до высоты такой,

Что Вас сравню с людьми ушедших дней.

На сем челе очей прекрасен свет,

И в облаках подобных не найдем.

Вот час прощанья с миром подойдет —

К Чисун-цзы[400] мы отправимся вдвоем.

727 г.

Подношу вино, прощаясь в Гуанлине

За вазу дали мне вино на диво,

Но возвращаться надо все равно.

Коней стреножим под плакучей ивой

И у обочины допьем вино.

Над морем встали горы голубые,

За краем неба — бирюза воды…

Простимся, возбужденные, хмельные,

Хотя и нет в том никакой нужды.

726 г.

Ночью подплываю к беседке Чжэнлу

Влечет река к Янчжоу наши лодки,

Светла в ночи беседка у реки.

Цветы в горах что щечки у красотки[403],

Рыбачьи огоньки что светляки.

726 г.

Это было весной, а осенью Ли Бо вернулся в эти места, куда его так тянуло. Но холодный, совсем не весенний ветер прохватил его, и сил хватило добраться только до монастыря Великого просветления к северо-западу от Янчжоу. Монахи заботливо отпоили и откормили поэта, и когда он немного пришел в себя, услышал шуршание пожелтевших листьев, спадающих с замерших в неподвижной ночи веток. На полнеба выкатилось колесо луны! Оказывается, время уже подошло к празднику Середины осени, когда по всему Китаю на всех склонах расстилались циновки, откупоривались жбаны, и желтые лепестки мелких диких хризантем сыпались в пахучие вина, добавляя им аромата. Ну, как же в этот миг не вспомнить далеких друзей, милую сердцу Крутобровую гору отчего края, над которой взошла та же самая луна, какую он видит сейчас в здешнем небе! Ли Бо вышел во двор, слегка пошатываясь от слабости, добрался до деревянного ложа вокруг колодца и присел на краешек. На земле у ног распласталось пятно луны, и чем дольше он вглядывался в него помутневшими от слез глазами, тем отчетливей виделся ему засыпанный листьями монастырский двор, но не здесь, а в отчем краю — тот монастырь в горах Куан, где мальчиком он учился, назывался так же, как и этот, внутренним взором поэт видел усадьбу Лунси у горы Тяньбао в Мяньчжоу и маленький прудик, в котором они с сестрой Юэюань мыли черные от туши кисти после занятий.

Грезы тихой ночи

Пятно луны светло легло у ложа —

Иль это иней осени, быть может?

Взгляну наверх — там ясная луна,

А вниз — и мнится край, где юность прожил.

726 г.

Посылаю в Шу Призванному Чжао Жую то, что написал, заболев в Хуайнань

Я занесен сюда попутным ветром,

Как тучка сирая, как гость чужой.

Успех на службе мне еще неведом,

А время бег не прерывает свой.

Благие помыслы мои увяли,

Недуг телесный сокращает дни.

Мой вещий цинь в сундук, как рухлядь, свален,

Мой острый меч свисает со стены.

Как чуский узник, как Чжуан-вельможа[407],

Пою родные песни в трудный час.

Вернуться странник в дальний дом не может,

Крутые горы разделяют нас.

Проснусь — и вспоминаю Сянжу с цинем,

Засну — и вижу дом, где жил Цзыюнь[408].

Не тянет к странствиям меня отныне,

Настала осень, я уже не юн.

Покой сосновых рощ тревожит ветер,

Лакуны трав вдруг открывает он.

Давно я друга старого не видел,

Так кто теперь войдет в мой темный сон?

Лети с письмом на запад гусь[409] высоко —

Не беспокойтесь обо мне, далеком.

726 г.

Ли Бо пробыл в монастыре довольно долго. Он любил эти тихие горные монастыри, вписанные в окружающую нетронутость, они давали внутреннюю подпитку, отвечали на многие мучающие вопросы, и как далеко не всегда нужно было задавать эти вопросы вслух, так и ответы чаще сами возникали спонтанно в расслабляющемся сознании.

Ранними утрами он, обойдя позолоченный шест посреди двора, именуемый Яшмовым древом, поднимался на украшенную яшмовыми блестками девятиэтажную пагоду Силин — вплоть до самой верхушки, до квадратного деревянного навершия с метелочками из красных шелковых шнуров, которое словно витало в прозрачном воздухе. Мистически этот подъем воспринимался как восхождение от вещного мира — к миру, отбросившему сковывающие внешние формы. Платаны и катальпы внизу замерли, обволокнутые сединой росы, а мелкие мандаринчики и огромные шары пампельмусов, что тут зовут «