Стихи в переводе Сергея Торопцева - [28]

», обтягивала пленка прозрачного инея, как будто напоминая, что пора из зеленых становится желтыми и оранжевыми.

Душа словно впитывала Изначальные частицы, Первоэфир, у подножия гор замутненный человеческой суетой, и прояснялась, очищалась. Ему казалось, что он поднимается последовательно на каждый из трех слоев буддийского Неба, отбрасывая желания, страсти и обретая глубинную невозмутимость, внутреннее зрение настолько обостряется, что он может различить каждый волосок в белом пучке, растущем между бровями Будды, а через него распахивается весь мир, дотоле спрятанный в тумане полузнания.

Осенним днем поднимась на пагоду Силин в Янчжоу

Вонзившись в неотмеренную синь,

С высот мне открывая даль за далью,

Первоэфир заоблачный пронзив,

За туч она скрывается вуалью,

Весь мир предметный растворен в Ничто,

И нет страстей за балкой расписною.

Тень на воду отброшена шестом,

Слепят каменья, откликаясь зною,

Птиц под шатром зашевелился ряд,

И капитель зарею золотится.

Из дальних странствий возвратился взгляд —

Душа теперь за парусом стремится.

Катальпы — в белых капельках росы,

Желтеют юцзы в утреннем тумане…

Тот, кто узрит здесь Яшмовы власы, —

Рассеет мрак блужданий и исканий.

726 г.

Он все-таки поехал в Янчжоу, а оттуда долго возвращался на юг в заветный край Юэ. Ли Бо нанял небольшую, но крытую, с полукруглым, покрытым влагонепроницаемым черным лаком лодку, под которым можно было укрыться от непогоды и провести ночь на бамбуковых лежаках, пока старик-лодочник, что-тихонько напевая, толкал и толкал длинным шестом лодку мимо Сучжоу, и Ли Бо вспомнил красавицу Сиши[410], стоя на полуразрушенной террасе Гусу, где сластолюбивый правитель древнего царства У закатывал пиры в честь своей возлюбленной наложницы.

С террасы Гусу смотрю на руины

В руинах сад, дворец… Но в тополях — весна,

Поют, чилим срывая, девы спозаранку,

Лишь над рекою неизменная луна

Глядит на них, как прежде на пиры У-вана.

748 г.

При этом он написал довольно странное стихотворение, для которого знаменитая красавица оказалась лишь поводом, представленная как невольное орудие коварных планов печально известного в китайской истории Гоу-цзяня, замыслившего переключить внимание Фу-ча, властителя царства У, с государственных дел на прелести девы. В результате Гоу-цзянь прибавил к своему царству Юэ земли У. Впрочем, в дальнейшем все они были поглощены могущественным Чу.

Сиши

Она росла в Юэ от юных лет

Там, где с Чжуло ручей струился, чист.

Таких красавиц не припомнит свет,

Смущенно лотос прятался под лист,

Когда она, склонясь к лазури вод,

Стирала пряжи шелковый моток.

Зря зубки-перлы и не разомкнет,

Лишь в небеса уйдет глубокий вздох.

Коварный Гоу-цзянь приметил перл —

И к У-царю наш мотылек летит,

А тот дворец для Куколки возвел

Подальше от столичной суеты.

Да вскоре рухнула страна Фу-ча…

Ей далеко от прежнего ручья!

726 г.

Шутливо подношу Чжэну из Лияна

Начальник Тао[412], что ни день, хмелен,

А тополь у плетня уж дал росток.

Наигрывал без струн на цине он,

Вино цедил сквозь головной платок,

И ветер залетал к нему в окно,

Как в дни Фу Си[413], он волен был душой.

Прийти в Лиян мне будет ли дано?

Ведь Вы теперь мне — человек родной.

754 г.

Простившись с Чу Юном, направляюсь в Шаньчжун

«Как проехать в Шаньчжун, расскажите-ка мне». —

«Сквозь юэские земли, на юго-восток.

От Янчжоу плывете на легком челне,

И до Гуйцзи несет вас немолчный поток.

Там зеленый бамбук загустел у ручья,

Благовонные лотосы в зеркале вод…» —

«Поднимусь на Тяньму[416], и по осени я

Там возлягу средь скал, отойдя от забот[417]».

726 г.

Провожаю друга, который собрался посетить горы и воды Юэчжуна

Ты, говорят, собрался к склонам Гуй[419],

Твой дар Се Кэ[420] их описать сумеет —

Десятки тысяч с круч летящих струй,

Ущелий, спрятанных в тени деревьев.

Увидишь океан с Циньван-скалы[421],

Курган Силин[422] с террасы Юэтая[423],

Озера там, как зеркала, светлы,

И волны-горы в пене пробегают.

Там краски осени — Мэй Чэна[424] кисть,

Бокал Чжан Ханя[425] — край юэский этот.

И на Тяньтай[426], конечно, поднимись,

Где вдохновенье сходит на поэта.

Год написания не определен

Вот так я думаю давно

Я полон мыслей о святых в Лазурном море на востоке[427],

Там воды ледяные, там ветра,

На Пэн и Ху летит волна-гора,

Кит извергает струи. Мне не подступиться.

Туман безбрежен, и душа трепещет, стонет.

Лишь синим птицам Сиванму[428] дано туда пробиться.

О, если б весть мою к Магу[429] снесли вы, птицы!

Год написания не определен

Пью и пою

Жил Чисун на Цветике Златом[430],

Ань Цишэн — на острове Пэнлае[431].

Все те люди древности святой,

Оперившись[432], где теперь летают?

Лишь мгновенье вспышки — жизнь моя,

И другие времена настанут,

Неизменны Небо и Земля,

Человек дряхлеет постоянно.

Есть ли смысл — желания таить?

Взять бокал — и из него не пить?

748 г.

Вольный стих

Светило ночи и светило дней

Без устали вершат круговорот.

Средь тьмой объятых суетных людей

Никто так бесконечно не живет.

Преданье есть, что среди вод морских

Пэнлайский остров дыбится горой,

На древе-яшме зелены листки

И сладок плод, который ест святой.

Откусит раз — и нет седых волос,

Откусит вновь — и вечно юн и мил…

Меня бы кто-нибудь туда унес

И больше в этот мир не возвратил.