Стихи - [3]
нелеп, безутешен, пьян
печалью де Бержерака
и Дон-Кихота,
избавитель, спешу на зов
бесконечного-невозможного,
маятника часов.
Ирисы вянут, едва
коснется их голос мой,
обрызганный кровью заката.
У песни моей смешной
пыльный наряд паяца.
Куда ты исчезла вдруг,
любовь? Ты в гнезде паучьем.
И солнце, точно паук,
лапами золотыми
тащит меня во тьму.
Ни в чем не знать мне удачи:
я сам как Амур-мальчуган,
и слезы мои что стрелы,
а сердце - тугой колчан.
Мне ничего не надо,
лишь боль с собой унесу,
как мальчик из сказки забытой,
покинутый в темном лесу.
ЦИКАДА
Цикада!
Счастье хмельной
от света
умереть на постели земной.
Ты проведала от полей
тайну жизни, завязку ее и развязку.
И старая фея,
та, что слыхала рожденье корней,
схоронила в тебе свою сказку.
Цикада!
Это счастье и есть -
захлебнуться в лазурной крови
небес.
Свет - это бог. Не затем ли
проделана солнцем дыра,
чтоб мог он спускаться на землю?
Цикада!
Это счастье и есть -
в агонии чувствовать весь
гнет небес.
Перед вратами смерти
с понуренной головою,
под спущенным стягом ветра
идет все живое.
Таинственный говор мыслей.
Ни звука...
В печали
идут облаченные в траур
молчанья.
Ты же, пролитый звон, цикада,
ты, родник зачарованный лета,
умираешь, чтоб причаститься
небесному звуку и свету.
Цикада!
Счастливая ты,
ибо тебя облачил
сам дух святой, иже свет,
в свои лучи.
Цикада!
Звездой певучей
ты сверкала над снами луга,
темных сверчков и лягушек
соперница и подруга.
И солнце, что сладостно ранит,
налившись полуденной силой,
из вихря лучей гробницу
над прахом твоим водрузило
и сейчас твою душу уносит,
чтоб обратить ее в свет.
Стань, мое сердце, цикадой,
чтобы истек я песней,
раненный над полями
светом небесной бездны.
И та, чей женственный образ
был предугадан мной,
пусть собственными руками
прольет его в прах земной.
И розовым сладким илом
пусть кровь моя в поле станет,
чтобы свои мотыги
вонзали в нее крестьяне.
Цикада!
Это счастье и есть -
умереть от невидимых стрел
лазурных небес.
ГРУСТНАЯ БАЛЛАДА
Маленькая поэма
Бедная бабочка сердце мое,
милые дети с лужайки зеленой.
Время-паук ее держит в плену,
крыльев пыльца - горький опыт плененной.
Пел я, бывало, ребенком, как ты,
милые дети с лужайки зеленой.
Голос мой, ястреб с когтями котенка,
в небо взмывал, в его синее лоно.
Клича вербену, вербену зовя,
как-то бродил в картахенском саду я,
и потерял я колечко судьбы,
речку из песни минуя.
Стать кавалером и мне довелось.
Майский был вечер, прохладный и лунный.
Мне показалась загадкой она,
синей звездой на груди моей юной.
Вербного был воскресенья канун,
сердце скакало в звездные дали.
Но вместо роз и махровых гвоздик
ирисы руки ее обрывали.
Сердцем я был беспокоен всегда,
милые дети с лужайки зеленой.
Ту, что в романсе встретилась мне,
ждал я, в мечты погруженный.
Ту, что нарвет майских роз и гвоздик,
ждал я, - как пелось в романсе.
Но почему только дети одни
видят ее на Пегасе?
Та ли она, кого мы в хороводах
с грустью звездой называем,
молим, чтоб вышла потанцевать
в луг, принаряженный маем?
Мне вспоминается детства апрель,
милые дети с лужайки зеленой.
В старом романсе однажды ее
я повстречал, изумленный.
И по ночам стал печалиться ей,
недостижимой, немилый.
Слыша мои излиянья, луна
губы в усмешке кривила.
Кто она - та, что гвоздики сорвет
с нежными розами мая?
Бедная девочка, замуж ее
выдала мачеха злая.
Где-то на кладбише в тихой земле
спят вместе с ней ее беды...
Я же, в любви безответной своей,
сердца исчез не изведав,
с посохом солнца хочу одолеть
недостижимость небесного склона.
Мраком меня укрывает печаль,
милые дети с лужайки зеленой.
Ныне далекие те времена
с нежностью я вспоминаю.
Кто она та, что гвоздики сорвет
с нежными розами мая?
ПОТЕМКИ МОЕЙ ДУШИ
Потемки моей души
отступают перед зарею азбук,
перед туманом книг
и сказанных слов.
Потемки моей души!
Я пришел к черте, за которой
прекращается ностальгия,
за которой слезы становятся
белоснежными, как алебастр.
(Потемки моей души!)
Завершается
пряжа скорби,
но остаются разум и сущность
отходящего полудня губ моих,
отходящего полудня
взоров.
Непонятная путаница
закоптившихся звезд
расставляет сети моим
почти увядшим иллюзиям.
Потемки моей души!
Галлюцинации
искажают зрение мне,
и даже слово "любовь"
потеряло смысл.
Соловей мой,
соловей!
Ты еще поешь?
ДОЖДЬ
Есть в дожде откровенье - потаенная нежность.
И старинная сладость примиренной дремоты,
пробуждается с ним безыскусная песня,
и трепещет душа усыпленной природы.
Это землю лобзают поцелуем лазурным,
первобытное снова оживает поверье.
Сочетаются Небо и Земля, как впервые,
и великая кротость разлита в предвечерье.
Дождь - заря для плодов. Он приносит цветы нам,
овевает священным дуновением моря,
вызывает внезапно бытие на погостах,
а в душе сожаленье о немыслимых зорях,
роковое томленье по загубленной жизни,
неотступную думу: "Все напрасно, все поздно!"
Или призрак тревожный невозможного утра
и страдание плоти, где таится угроза.
В этом сером звучанье пробуждается нежность,
небо нашего сердца просияет глубоко,
но надежды невольно обращаются в скорби,
созерцая погибель этих капель на стеклах.
Испанские поэты XX века:• Хуан Рамон Хименес,• Антонио Мачадо,• Федерико Гарсиа Лорка,• Рафаэль Альберти,• Мигель Эрнандес.Перевод с испанского.Составление, вступительная статья и примечания И. Тертерян и Л. Осповата.Примечания к иллюстрациям К. Панас.* * *Настоящий том вместе с томами «Западноевропейская поэзия XХ века»; «Поэзия социалистических стран Европы»; «И. Бехер»; «Б. Брехт»; «Э. Верхарн. М. Метерлинк» образует в «Библиотеке всемирной литературы» единую антологию зарубежной европейской поэзии XX века.
«Я написал „Чудесную башмачницу“ в 1926 г… – рассказывал Федерико Гарсиа Лорка в одно из интервью. – …Тревожные письма, которые я получал из Парижа от моих друзей, ведущих прекрасную и горькую борьбу с абстрактным искусством, побудили меня в качестве реакции сочинить эту почти вульгарную в своей непосредственной реальности сказку, которую должна пронизывать невидимая струйка поэзии». В том же интервью он охарактеризовал свою пьесу как «простой фарс в строго традиционном стиле, рисующий женский нрав, нрав всех женщин, и в то же время это написанная в мягких тонах притча о человеческой душе».
Как рассказывают родственники поэта, сюжет этой пьесы навеян воспоминаниями детства: дом женщины, послужившей прототипом Бернарды Альбы, стоял по соседству с домом родителей Гарсиа Лорки в селении Аскероса, и события, происходящие в пьесе, имели место в действительности. Драма о судьбе женщин в испанских селеньях была закончена в июне 1936 г.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Мариана (Марьяна) Пинеда – реальная историческая фигура, героиня освободительной борьбы, возродившейся в Испании под конец так называемого «черного десятилетия», которое наступило за подавлением революции 1820–1823 гг. Проживая в Гранаде, она помогла бежать из тюрьмы своему двоюродному брату Федерико Альваресу де Сотомайор, приговоренному к смертной казни, и по поручению деятелей, готовивших восстание против правительства Фердинанда VII, вышила знамя с девизов «Закон, Свобода, Равенство». Немногочисленные повстанцы, выступившие на юге Испании, были разгромлены, а революционный эмигранты не сумели вовремя прийти им на помощь.
Пьеса впервые поставлена труппой Маргариты Ксиргу в декабре 1935 года в Барселоне. По свидетельству брата Гарсиа Лорки, Франсиско, поэт заявлял: «Если зритель „Доньи Роситы“ не будет знать, плакать ему или смеяться, я восприму это как большой успех».