Стихи - [4]

 Эти капли - глаза бесконечности - смотрят

 в бесконечность родную, в материнское око.

 И за каплею капля на стекле замутненном,

 трепеща, остается, как алмазная рана.

 Но, поэты воды, эти капли провидят

 то, что толпы потоков не узнают в туманах.

 О мой дождь молчаливый, без ветров, без ненастья,

 дождь спокойный и кроткий, колокольчик убогий,

 дождь хороший и мирный, только ты - настоящий,

 ты с любовью и скорбью окропляешь дороги!

 О мой дождь францисканский, ты хранишь в своих каплях

 души светлых ручьев, незаметные росы.

 Нисходя на равнины, ты медлительным звоном

 открываешь в груди сокровенные розы.

 Тишине ты лепечешь первобытную песню

 и листве повторяешь золотое преданье,

 а пустынное сердце постигает их горько

 в безысходной и черной пентаграмме страданья.

 В сердце те же печали, что в дожде просветленном,

 примиренная скорбь о несбыточном часе.

 Для меня в небесах возникает созвездье,

 но мешает мне сердце созерцать это счастье.

 О мой дождь молчаливый, ты любимец растений,

 ты на клавишах звучных - утешение в боли,

 и душе человека ты даришь тот же отзвук,

 ту же мглу, что душе усыпленного поля!

 ЕСЛИ Б МОГ ПО ЛУНЕ ГАДАТЬ Я

 Я твое повторяю имя

 по ночам во тьме молчаливой,

 когда собираются звезды

 к лунному водопою

 и смутные листья дремлют,

 свесившись над тропою.

 И кажусь я себе в эту пору

 пустотою из звуков и боли,

 обезумевшими часами,

 что о прошлом поют поневоле.

 Я твое повторяю имя

 этой ночью во тьме молчаливой,

 и звучит оно так отдаленно,

 как еще никогда не звучало.

 Это имя дальше, чем звезды,

 и печальней, чем дождь усталый.

 Полюблю ли тебя я снова,

 как любить я умел когда-то?

 Разве сердце мое виновато?

 И какою любовь моя станет,

 когда белый туман растает?

 Будет тихой и светлой?

 Не знаю.

 Если б мог по луне гадать я,

 как ромашку, ее обрывая!

 ЭЛЕГИЯ

 Окутана дымкой тревожных желаний,

 идешь, омываясь вечерней прохладой.

 Как вянущий нард эти сумерки плоти,

 увенчанной таинством женского взгляда.

 Несешь на губах чистоты неиспитой

 печаль; в золотой дионисовой чаше

 бесплодного лона несешь паучка,

 который заткал твой огонь неугасший

 в цветущие ткани; ничей еще рот

 на них раскаленные розы не выжег.

 Несешь осторожно в точеных ладонях

 моточек несбывшихся снов и в притихших

 глазах горький голод по детскому зову.

 И там, во владеньях мечты запредельной,

 виденья уюта и скрип колыбели,

 вплетенный в напев голубой колыбельной.

 Лишь тронь твое тело любовь, как Церера,

 ты в мир снизошла б со снопами пшеницы;

 из этой груди, как у девы Марии,

 могли бы два млечных истока пробиться.

 Нетронутый лотос, ничьи поцелуи

 во мгле этих пламенных бедер не канут,

 и темные волосы перебирать,

 как струны, ничьи уже пальцы не станут.

 О таинство женственности, словно поле,

 ты ветер поишь ароматом нектара,

 Венера, покрытая шалью манильской,

 вкусившая терпкость вина и гитары.

 О смуглый мой лебедь, в чьем озере дремлют

 кувшинки саэт, и закаты, и звезды,

 и рыжая пена гвоздик под крылами

 поит ароматом осенние гнезда.

 Никто не вдохнет в тебя жизнь, андалузка,

 тебя от креста не захочет избавить.

 Твои поцелуи - в ночи безрассветной

 среди виноградников спящая заводь.

 Но тени растут у тебя под глазами,

 и в смоли волос пробивается пепел,

 и грудь расплывается, благоухая,

 и никнет спины твоей великолепье.

 Горишь ты бесплодным огнем материнства,

 скорбящая дева, печали пучина,

 высокие звезды ночные, как гвозди,

 все вогнаны в сердце твое до единой.

 Ты - плоть Андалузии, зеркало края,

 где женщины страстные муки проносят,

 легко веерами играя.

 И прячут под пестрой расцветкой нарядов,

 под сжатой у самого горла мантильей

 следы полосующих взглядов.

 Проходишь туманами Осени, дева,

 как Клара, Инее или нежная Бланка;

 тебе же, увитой лозой виноградной,

 под звуки тимпана плясать бы вакханкой.

 Глаза твои, словно угрюмая повесть

 о прожитой жизни, нескладной и блеклой.

 Одна среди бедной своей обстановки

 глядишь на прохожих сквозь мутные стекла.

 Ты слышишь, как дождь ударяет о плиты

 убогонькой улочки провинциальной,

 как колокол где-то звонит одиноко,

 далекий-далекий, печальный-печальный.

 Напрасно ты слушаешь плачущий ветер -

 никто не встревожит твой слух серенадой.

 В глазах, еще полных привычного зова,

 все больше унынья, все больше надсада;

 но девичье сердце в груди изнуренной

 все вспыхнуть способно с единого взгляда.

 В могилу сойдет твое тело,

 и ветер умчит твое имя.

 Заря из земли этой темной

 взойдет над костями твоими.

 Взойдут из грудей твоих белых две розы,

 из глаз - две гвоздики, рассвета багряней,

 а скорбь твоя в небе звездой возгорится,

 сияньем сестер затмевая и раня.

 САНТ-ЯГО

 (Наивная баллада)

 I

 Нынче ночью прошел Сант-Яго

 по светлым дорожкам неба.

 Это дети, смеясь, рассказали

 тоненьким струйкам речки.

 Далеко ли небесный странник

 держит путь по бескрайним тропинкам?

 Он едет заре навстречу

 на коне, что белее снега.

 Дети-крошки, резвитесь на воле,

 раскидайте свой смех по ветру!

 Мой сосед рассказал про Сант-Яго

 и про двести рыцарей храбрых

 в одежде из яркого света

 с гирляндами звезд зеленых;

 а конь-то хорош у Сант-Яго,

 это же месяц двурогий!

 Мой сосед рассказал мне также,

 что слышал он сонной ночью