Стихи - [29]

 Ищите под гул ананаса

 великое солнце в зените.

 Солнце, скользящее в лиственной гуще

 с трезвым знаньем, что нимфа не встретится

 в чаще,

 солнце, крушащее цифры и числа, но вовек

 не спугнувшее хрупкого сна,

 солнце, покрытое татуировкой, солнце,

 плывущее вниз по реке,

 мычащее, жадных кайманов дразнящее.

 Черные, черные, черные, черные.

 Зебра, и мул, и змея не бледнеют,

 когда умирают.

 И лесоруб никогда не уловит мгновение смерти

 в стоне деревьев, которые он убивает.

 Так пускай до поры укрывает ваши черные

 корни древесная тень короля,

 замрите, и ждите, и дайте крапивам, цикутам

 и терниям острым

 вскарабкаться выше, на самые крыши всех

 высочайших домов.

 Тогда, о негры, тогда, тогда-то

 вы сможете яростно целовать колеса

 быстрых велосипедов,

 совать глазастые микроскопы в потемки

 беличьих дупел узких,

 и, наконец, ничего не боясь, плясать исступленно

 и всласть наплясаться,

 а в тростниках, высоко в облаках, наш Моисей

 обескровится в терниях.

 О Гарлем маскарадный!

 О Гарлем, перепуганный насмерть

 толпой безголовых костюмов!

 Я слышу твой рокот,

 я слышу твой рокот за кроной деревьев

 и ребрами лифтов,

 за серыми каплями слез,

 где тонут автомобили, их зубастые автомобили,

 я слышу твой рокот за трупами лошадей,

 за тьмой преступлений мелких,

 за твоим королем великим и глубоко несчастным, -

 с бородой, впадающей в море.

 ПОКИНУТАЯ ЦЕРКОВЬ

 (Баллада о великой войне)

 У меня был сын. Его звали Хуан.

 У меня был сын.

 На страстной он пропал среди арок.

 Помню, как он играл

 на последних ступеньках мессы,

 жестяное ведерко кидая священнику в сердце.

 Я стучался во все могилы. Сын мой! Сын мой!

 Я вынул куриную лапку из-за края луны и понял,

 что любовь моя стала рыбкой -

 там, куда уплывают повозки.

 У меня была милая.

 У меня была мертвая рыбка под пеплом кадильниц.

 У меня было целое море... Боже мой!

 У меня было море!

 Я хотел зазвонить с колокольни,

 но черви точил" плоды,

 и горелые спички

 глодали весеннее жито.

 Видел я, как прозрачный журавль алкоголя

 расклевывал черные лбы умиравших солдат,

 и видел палатки,

 где пускали по кругу стакан со слезами.

 В анемонах причастия обрету я тебя, мое сердце,

 когда сильные руки священника

 поднимут вола и мула,

 отпугнув от морозной чаши полночных жаб.

 У меня был сын, и мой сын был сильным,

 но мертвые все же сильнее

 и могут обгладывать небо.

 Был бы сын мой медведем,

 не боялся б я хитрых кайманов,

 не глядел, как солдаты насилуют море,

 причалив его к деревьям.

 Был бы сын мой медведем!

 От холодного мха я забьюсь под брезент.

 Я же знаю - дадут мне рукав или галстук,

 но к середине мессы все равно я сломаю руль

 и взмоет с камней безумье пингвинов и чаек,

 заставляя всех спящих и поющих

 под окнами вторить:

 у него был сын.

 Сын его, сын,

 он был только его и больше ничей,

 это был его сын!

 Его сын.

 УЛИЦЫ И СНЫ

 ПЛЯСКА СМЕРТИ

 Призрак! Взгляните - призрак!

 Призрак с берегов Африки летит в кварталы

 Нью-Йорка!

 Где же горькие деревья перца

 с маленькими фосфорными бутонами?

 Где верблюды с усталой плотью

 и волны света, проткнутые лебединым клювом?

 Взгляните, все высохло:

 колосья ослепли, и звери сплющились,

 заржавело железо на высоких мостах,

 и пробковая тишина разлилась вокруг.

 Взгляните, все мертвые звери собрались вместе,

 пронзенные острым светом дня;

 гиппопотам вытянул лапу с копытом из пепла,

 а во рту у газели зацвела повилика.

 А в тишине, увядшей и пустынной,

 пляшет раздавленный призрак.

 Позади - пески половины мира,

 впереди - ртуть другой половины,

 где не всходит солнце.

 Призрак! Взгляните - призрак!

 Песок пустыни и страх крокодиловой бездны

 летит над Нью-Йорком!

 *

 Известковая тишина сковала пустое небо,

 где звучат голоса рабов, погибших в земле

 плантаций,

 чистое небо, бесстрастное и пустое,

 и цветы затерялись в его невидимых далях.

 Здесь подрезаны самые нежные стебли песен,

 здесь соки деревьев стали мертвой резиной,

 здесь последние тихие звезды

 сметает хвостом ветер,

 разбивая в куски зеркала света.

 Когда плакали голые люди у стен холодных

 и директор банка смотрел на манометр,

 измеряющий жестокое молчанье монеты,

 призрак появился на Уолл-стрите.

 Ничего удивительного,

 что смерть для своей пляски

 выбрала этот крематорий с желтыми глазами.

 Ведь сфинкс и несгораемый ящик

 одинаково могут заморозить

 сердце каждого голодного ребенка.

 Здесь энергия машин топчет энергию природы,

 совершенно не зная, что обе они родились

 из света солнца.

 Ведь если колесо забудет, что оно - механизм,

 оно весело запоет рядом с копытами лошадей;

 а если пламя растопит лед проектов,

 небу придется бежать от живого сияния окон.

 Нет, уверяю вас, смерть выбрала хорошее место

 для своей пляски.

 Призрак будет плясать среди потоков крови,

 в ураганах золота, между колоннами цифр,

 под стон безработных,

 что воют безлунной ночью.

 О Америка, дикая, бесстыдная, злая,

 распростертая на границе снегов!

 Призрак! Взгляните - призрак!

 Волны тины и грязи ползут над Нью-Йорком!

 *

 Я стоял на балконе, сражаясь с луной.

 Целые стаи окон впивались зубами в лицо ночи.

 Облака пили сок моих глаз, как телята.

 И длинными веслами ветер

 бил в покрытые пеплом стекла Бродвея.

 Капля крови засохла на ветке луны,