Стихи - [28]

 НЕГРЫ

 НРАВ И РАЙ НЕГРОВ

 Ненавистны им птичьи тени

 в белой наледи щек холеных

 и раздоры огня и ветра

 в облицованных льдом салонах.

 Ненавистны платки прощаний,

 лук без цели и звук без эха

 и запрятанные колючки

 в алой мякоти злачного смеха.

 Их манит синева безлюдий,

 колокольная поступь бычья,

 и прилива кривая пляска,

 и лукавой луны обличья.

 Тайновидцы следов и соков,

 сетью искр они будят болота

 и хмелеют от горькой прохлады

 своего первобытного пота.

 Ибо там, в синеве хрустящей

 без червей и следов лошадиных,

 где над яйцами страуса стелется вечность

 и колышется танец дождинок,

 в синеве изначальной,

 где ночь не боится рассвета,

 где походкой сомнамбул верблюды туманов

 бегут от нагого кочевника-ветра,

 там, где сладко траве

 над тугими телами стелиться,

 где рядится в кораллы чернильная скорбь

 вековая

 и под связками раковин меркнут усопшие лица, -

 разверзается танец, из мертвого пепла вставая.

 ОДА КОРОЛЮ ГАРЛЕМА

 Своей поварешкой

 он на кухне глаза вырывал крокодилам

 и непослушных обезьян лупил по заду.

 Своей поварешкой.

 Спал вечный огонь в сердцевине кремней

 искрометных,

 и скарабеи, пьянея от вкуса аниса,

 совсем забывали тусклый мох деревенский.

 Черный старик, поросший грибами,

 шел отрешенно в потемки, где плакали нефы,

 а король поварешкой скрипел и скрипел,

 и цистерны с протухшей водой прибавлялись.

 Розы бежали по лезвию

 бритвенной гибкости ветра,

 и на помойках в шафранной пыли

 маленьких белок терзали дети,

 пылая пятнистым румянцем зверства.

 Мы должны перейти мосты

 и покрыться черным румянцем,

 чтобы запах легочной тьмы

 наотмашь хлестнул теплотой ананаса

 по нашим бескровным лицам.

 Мы должны убить белокурого,

 который торгует водкой,

 и всех друзей и сообщников яблока и песка,

 мы должны кулаком ударить

 по кипящим сгусткам фасоли, -

 пусть король Гарлема поет,

 пусть поет со своим народом,

 и в длинной шеренге тесной,

 под асбестом луны небесной,

 крепко пусть крокодилам спится,

 и пусть никто не рискнет усомниться

 в красоте бесконечной, вечной

 поварешек, щеток, и терок, и котлов, и кастрюль,

 и конфорок на черных-пречерных кухнях.

 О Гарлем! О Гарлем! О Гарлем!

 Никакая тоска на земле не сравнима

 со взором твоим угнетенным,

 не сравнима с кровью твоею, сотрясаемой

 в недрах затменья,

 с яростью глухонемой,

 во мраке - совсем гранатовой,

 и с твоим королем великим, задыхающимся

 в ливрее.

 Зияла в полуночной тверди глубокая трещина,

 и замерли там саламандры из кости слоновой.

 Молодые американки были беременны

 одновременно детьми и деньгами,

 а кавалеры изнемогали на крестах

 ленивой зевоты.

 Это они.

 Это они у подножья вулканов пьют и пьют

 серебристое виски

 и глотают, глотают кусочки сердца на ледяных

 медвежьих горах.

 Этой ночью король Гарлема

 беспощадной своей поварешкой

 на кухне глаза вырывал крокодилам

 и непослушных обезьян лупил по заду.

 Своей поварешкой.

 Плакали негры, теряясь

 в калейдоскопе солнечных зонтиков

 и золотистых солнц,

 щеголяли мулаты, смертельно тоскуя

 по белому телу,

 и от ветра туманило зеркала

 и упругие вены рвало у танцоров.

 Черные,черные, черные, черные.

 Ваша ночь опрокинута навзничь, и могучая кровь

 не имеет выхода.

 Нет румянца. Есть кровь под кожей,

 гранатовая от ярости,

 кровь, живая на красных шипах ножевых

 и в груди у природы кровной,

 во мраке теней от клешней и терний луны,

 в небесах горящей как рак.

 Кровь, которая ищет на тысяче древних дорог

 запыленные кости, и пепел белесый,

 и арки небес, коченеющих ночью,

 где бродят безмолвные толпы планет

 вдоль пляжей пустынных, со всячиной всякой,

 забытой людьми и потерянной здесь.

 Кровь, сатанински медленно следящая краем

 глаза,

 сок, отжатый из дрока, темный нектар

 подземный,

 кровь, от которой ветер, в ямке застряв,

 ржавеет,

 кровь, которая может рассасывать

 мотыльков на оконных стеклах.

 Эта кровь - на подходе, и скоро

 по крышам, решеткам балконным

 явится с яростным стоном,

 чтоб жечь полыханьем зловещим

 хлорофилл белокурых женщин,

 рокотать в изголовьях кроватей,

 рядом с белой бессонницей раковин,

 и устроить всемирный потоп - в желтый час,

 на рассвете табачного цвета.

 Да, бежать и бежать,

 бежать и скорей запираться на чердаках

 небоскребов, прижиматься к темным углам,

 потому что душа этих дебрей

 в каждую щелку проникнет

 и оставит на вашем теле отпечаток легчайший

 тьмы величайшей

 и печаль, которая будет дешевле полинялой

 перчатки и розы фальшивой.

 И тогда в безмолвии мудром

 повара, и официанты, и все,

 кто своим языком зализывает

 раны миллионеров,

 ищут черного короля - на улицах

 и перекрестках, где витает призрак селитры.

 Южный древесный ветер, втянутый

 в черный омут,

 гнилые лодки выплевывает и в плечи вонзает

 иглы;

 южный ветер, носильщик, погонщик

 шелухи, букварей, окурков

 и вольтовых дуг, в которых - кремированные

 осы.

 Забвенье - три крошечных капли чернил

 на стекляшке монокля,

 любовь - единственный образ,

 незримый на плоскости камня.

 Сплетались над облаками пестики с лепестками,

 но стебли кишели в бездне - и ни единой розы.

 Справа, слева, с юга и севера, со всех четырех

 сторон

 вырастает стена, непосильная

 для крота и сверла водяного.

 Не ищите в ней, негры, трещин -

 там все та же глухая маска.