Стихи - [4]

Он чувствовал, что время перепашет

Все кладбища и пепелища все.

Он вглядывался в шабаш беспримерный

На черных рынках пошлости всемирной.

Над Рейном, и над Темзой, и над Марной

Он видел смерть во всей ее красе.

Я замечал в сочельник и на пасху,

Как у картин Иеронима Босха

Толпились люди, подходили близко

И в страхе разбегались кто куда,

Сбегались вновь, искали с ближним сходство,

Кричали: «Прочь! Бесстыдство! Святотатство!»

Во избежанье Страшного суда.

^{4 января 1957}

^{Строфы века. Антология русской поэзии. Сост. Е. Евтушенко. Минск-Москва, «Полифакт», 1995.}

ПОСЛЕДНИЙ

Над роком. Над рокотом траурных маршей.

Над конским затравленным скоком.

Когда ж это было, что призрак монарший

Расстрелян и в землю закопан?

Где черный орел на штандарте летучем

В огнях черноморской эскадры?

Опущен штандарт, и под черную тучу

Наш красный петух будет задран.

Когда гренадеры в мохнатых папахах

Шагали… ты помнишь их ропот?

Ты помнишь, что был он как пороха запах

И как «на краул» пол-Европы?

Ты помнишь ту осень под музыку ливней?

То шли эшелоны к границам.

Та осень! Лишь выдыхи маршей росли в ней

И встали столбом над гранитом.

Под занавес ливней заливистых проседь

Закрыла военный театр.

Лишь стаям вороньим под занавес бросить

Осталось: «Прощай, император!»

Осенние рощи ему салютуют

Свистящими саблями сучьев.

И слышит он, слышит стрельбу холостую

Всех вахту ночную несущих.

То он, идиот, подсудимый, носимый

По серым низинам и взгорьям,

От черной Ходынки до желтой Цусимы,

С молебном, гармоникой, горем…

На пир, на расправу, без права на милость,

В сорвавшийся крутень столетья

Он с мальчиком мчится. А лошадь взмолилась,

Как видно, пора околеть ей.

Зафыркала, искры по слякоти сея,

Храпит ошалевшая лошадь…

. . . . . . . .

… Отец, мы доехали? Где мы? В России.

Мы в землю зарыты, Алеша.

¹⁹¹⁹

^{Павел Антокольский. Стихотворения и поэмы. Библиотека поэта. Большая серия. Ленинград: Советский писатель, 1982.}

МОЛОКО ВОЛЧИЦЫ

* * *

Прочтя к обеденному часу,

Что пишут «Таймс» и «Фигаро»,

Век понял, что пора начаться,

Что время за него горой.

Был выпуск экстренный не набран.

Был спутан телеграфный шифр

С какою-то абракадаброй.

И тучи, засветло решив

План дислокации, дремотно

Клубились вкруг его чела.

В дыму легенд, в пыли ремонтов

Европа слушать начала:

Откуда пыль пылит? Иль мчится

За ней гонец?

Как вдруг — бабах!..

Век знал, что некогда учиться,

Знал, что гадает на бобах,

Что долго молоко волчицы

Не просыхает на губах.

Что где-то там Джоконды кража,

Процесс Кайо и прочий вздор,

Что пинкертоновского ража

Ему хватало до сих пор

И на бульварный кинофильм,

И на содружество гуляк,

Что снится ночью простофилям

Венец творения — кулак.

Век знал, что числится двадцатым

В больших календарях. Что впредь

Все фильмы стоит досмотреть,

Тем более что нет конца там

Погоне умных за глупцом.

И попадет на фронт Макс Линдер,

Сменив на кепи свой цилиндр,

Но мало изменясь лицом.

* * *

В миазмах пушечного мяса

Роился червь, гноился гнев.

Под марлей хлороформных масок

Спал человек, оледенев.

Казалось без вести пропавшим,

Что вместе с ними век пропал.

Казалось по теплушкам спавшим,

Что вместе с ними век проспал.

О, сколько, сколько, сколько всяких

Живых и мертвых лиц внизу!

Мы все, донашивая хаки,

Донашиваем ту грозу.

Гроза прочна, не знает сносу.

Защитный не линяет цвет.

Век половины не пронесся

Ему сужденной сотни лет.

Он знал, что не по рельсам мчится.

Знал, что гадает на бобах,

Что долго молоко волчицы

Не просыхает на губах.

* * *

Бедняк. Демократ. Горожанин.

Такой же, как этот иль тот.

Он всех нецензурных пустот

Почуял в себе содержанье.

Он видел, как статуи слав

От львиного рыка Жореса

Внезапно лишаются веса

И — рушатся, голос послав

Потомкам своим.

Кто подскажет,

Как жить и что делать? Никто?

…Он прет, распахнувши пальто,

За нацией.

Ну и тоска же!

И вот он расчесан, как зуд.

И занумерован под бляхой.

И вот. Как ни вой. Как ни ахай.

Вагоны. Скрипят. И ползут.

* * *

Москва. Зима. Бульвар. Черно

От книг, ворон, лотков.

Всё это жить обречено.

Что делать! Мир таков.

Он мне не нравился. И в тот

Военный первый год

Был полон медленных пустот

И широчайших льгот.

Но чувствовал глубокий тыл

Квартир, контор, аптек,

Что мирных дней и след простыл,

Просрочен давний чек.

И все профессии равно

Бесчестны и смешны

Пред бурей, бьющейся в окно,

Перед лицом войны.

^<1961>

^{Павел Антокольский. Стихотворения и поэмы. Библиотека поэта. Большая серия. Ленинград: Советский писатель, 1982.}

МОГИЛА НЕИЗВЕСТНОГО СОЛДАТА

И тьмы человеческих жизней, и тьмы,

И тьмы заключенных в материю клеток,

И нравственность, вбитая с детства в умы…

Но чей-то прицел хладнокровен и меток.

Наверно, секунд еще десять в мозгу

Неслись перелески, прогалины, кочки,

Столбы, буераки, деревья в снегу…

Но всё убыстрялось, не ставило точки,

Смещалось…

Пока наконец голова

Не стукнулась тыквой в ничто.

И вот тут-то

Бессмертье свои предъявило права.

Обставлено помпой, рекламой раздуто,

Под аркой Триумфа для вдов и сирот

Горит оно неугасимой лампадой,

И глина ему набивается в рот.

Бессмертие! Чтимая церковью падаль.

Бессмертие! Право на несколько дат.

Ты после войны для того и осталось,

Чтоб крепко уснул Неизвестный Солдат.

Но он не уснет. Несмотря на усталость.

^<1932>

^{Павел Антокольский. Стихотворения и поэмы. Библиотека поэта. Большая серия. Ленинград: Советский писатель, 1982.}