Стихи - [2]

Вполне послушны и пристойны,

Они пойдут, куда велят.

Они привыкнут к дисциплине,

И, рвеньем доблестным горя,

Они умрут в траншейной глине

За кайзера и за царя.

В Санкт-Петербурге иль в Берлине

Не спят штабные писаря,

Иль железнодорожных линий

Поблескивают стрелки зря…

Они умрут в траншейной глине

За кайзера и за царя.

Куда ни глянешь — всюду тот же

Зловещий отблеск непогод.

Век свое отрочество отжил.

Ему четырнадцатый год.

^<1956>

^{Павел Антокольский. Стихотворения и поэмы. Библиотека поэта. Большая серия. Ленинград: Советский писатель, 1982.}

ИЮЛЬ ЧЕТЫРНАДЦАТОГО ГОДА

С полудня парило.

И вот

По проводам порхнула искра.

И ветер телеграмму рвет

Из хилых рук премьер-министра.

Над гарью городов гроза.

Скатилась жаркая слеза

По каменной скуле Европы.

Мрачнеют парки. Молкнет ропот.

И пары прячутся.

И вот

Тот выстрел по австрийской каске,

Тот скрюченный громоотвод.

И лиловеет мир, как в сказке.

Еще не против и не за,

Глядит бессмысленно гроза

И дышит заодно со всеми.

Внизу — кровати, книги, семьи,

Газоны, лошади…

И вот

Черно на Марне и на Висле.

По линии границ и вод

Кордоны зоркие нависли.

Скосив огромные глаза,

В полнеба выросла гроза.

Она швыряет черный факел

В снопы и жнивья цвета хаки.

Война объявлена.

¹⁹²⁴

^{Павел Антокольский. Стихотворения и поэмы. Библиотека поэта. Большая серия. Ленинград: Советский писатель, 1982.}

ПАВЕЛ ПЕРВЫЙ

Величанный в литургиях голосистыми попами,

С гайдуком, со звоном, с гиком мчится в страшный Петербург,

По мостам, столетьям, верстам мчится в прошлое, как в память,

И хмельной фельдъегерь трубит в крутень пустозвонных пург.

Самодержец Всероссийский… Что в нем жгло? Какой державе

Сей привиделся курносый и картавый самодур?

Или скифские метели, как им приказал Державин,

Шли почетным караулом вкруг богоподобных дур?

Или, как звездой Мальтийской, он самой судьбой отравлен?

Или каркающий голос сорван только на плацу?

Или взор остервенелый перекошен в смертной травле?

Или пудреные букли расплясались по лицу?

О, еще не все разбито! Бьет судьбу иная карта!

Встанет на дыбы Европа ревом полковых музык!

О, еще не все известно, почему под вьюгой марта

Он Империи и Смерти синий высунул язык!

¹⁹²²

^{Строфы века. Антология русской поэзии. Сост. Е. Евтушенко. Минск-Москва, «Полифакт», 1995.}

«Склад сырых неструганых досок…»

Склад сырых неструганых досок.

Вороха не припасенных в зимах,

Необдуманных, неотразимых

Слов, чей смысл неясен и высок.

В пригородах окрик петушиный.

Час прибытья дальних поездов.

Мир, спросонок слышимый как вздох.

Но уже светло. Стучат машины.

Облако, висящее вверху,

Может стать подобьем всех животных.

Дети просыпаются. Живет в них

Страсть — разделать эту чепуху

Под орех и в красках раздраконить,

Чтоб стояли тучи, камни, сны,

Улицы, товарищи, слоны,

Бабушки, деревья, книги, кони…

Чтобы стоили они затрат,

Пущенных на детство мирозданьем,

Чтобы жизнь выплачивала дань им,

Увеличенную во сто крат.

Нетерпенье! Это на задворках

Мира, где царил туберкулез,

Где трясло дома от женских слез,

Доблесть молодых и дальнозорких.

Нетерпенье! Это в жилах руд

Чернота земной коры крутая.

Вся земля от Андов до Алтая,

Где владыкой мира станет труд.

Лагерь пионеров. Трудный выдох

Глотки, митингующей навзрыд.

Край, который начерно разрыт.

Сон стеблей, покуда еле видных.

Звон впервые тронутой струны

Где-то на дощатой сцене в клубе.

Нетерпенье — это честолюбье

Окруженной войнами страны.

¹⁹³²

^{Павел Антокольский. Стихотворения и поэмы. Библиотека поэта. Большая серия. Ленинград: Советский писатель, 1982.}

ВСТАНЬ, ПРОМЕТЕЙ!

Встань, Прометей, комбинезон надень,

Возьми кресало гроз высокогорных!

Горит багряный жар в кузнечных горнах,

Твой тридцативековый трудодень.

Встань, Леонардо, свет зажги в ночи,

Оконце зарешеченное вытри

И в облаках, как на своей палитре,

Улыбку Моны-Лизы различи.

Встань, Чаплин! Встань, Эйнштейн! Встань, Пикассо!

Встань, Следующий! Всем пора родиться!

А вы, глупцы, хранители традиций,

Попавшие как белки в колесо,

Не принимайте чрезвычайных мер,

Не обсуждайте, свят он иль греховен,

Пока от горя не оглох Бетховен

И не ослеп от нищеты Гомер!

Все брезжит, брызжит, движется, течет,

И гибнет, за себя не беспокоясь.

Не создан эпос. Не исчерпан поиск.

Не подготовлен никакой отчет.

¹⁹⁶²

^{Русская советская поэзия. Под ред. Л. П. Кременцова. Ленинград: Просвещение, 1988.}

ЧЕРНАЯ РЕЧКА

Все прошло, пролетело, пропало.

Отзвонила дурная молва.

На снега Черной речки упала

Запрокинутая голова.

Смерть явилась и медлит до срока,

Будто мертвой водою поит.

А Россия широко и строго

На посту по-солдатски стоит.

В ледяной петербургской пустыне,

На ветру, на юру площадей

В карауле почетном застыли

Изваянья понурых людей —

Мужики, офицеры, студенты,

Стихотворцы, торговцы, князья:

Свечи, факелы, черные ленты,

Говор, давка, пробиться нельзя.

Над Невой, и над Невским, и дальше,

За грядой колоннад и аркад,

Ни смятенья, ни страха, ни фальши —

Только алого солнца закат.

Погоди! Он еще окровавит

Императорский штаб и дворец,

Отпеванье по-своему справит

И хоругви расплавит в багрец.

Но хоругви и свечи померкли,

Скрылось солнце за краем земли.

В ту же ночь на Конюшенной церкви

Неприкаянный прах увезли.

Длинный ящик прикручен к полозьям,

И оплакан метелью навзрыд,

И опущен, и стукнулся оземь,