Стезя - [42]

Исходил от земли сладковатый парок,

Как от свежей ковриги пшеничного хлеба.

Полыхал в моих чувствах фантазий костер,

С рычагами в ночи я срастался кромешной.

А под утро халеи слетались с озер

И ходили за плугом моим трехлемешным.

А зимой подо льдом я тянул невода,

Было горько, коль выберешь невод порожним.

Но, стряхнув с полушубка кристаллинки льда,

Забывался я на ночь в избе придорожной.

Вспомню с радостью службу во флотской БЧ[13]

Хоть, конечно, та служба была – не малина

Много лет проступал еще след на плече,

Несмываемый след – от ремня карабина.

Мне еще довелось открывать «севера»,

Был и там я счастливым, идя первопутком.

Был зеленым в ту пору, и брал «на ура»

То, что нынче обдумал бы зрелым рассудком.

Поучали: пора бы остыть, отдохнуть!

Я ж еще походил в мировом океане,

Ну хотя бы затем, чтоб за чаркой блеснуть:

«Помню в Рио... А как-то на Кубе, в Гаване…»

1995

Рассказ крестьянина

Жизнь пошла – загонит в гроб! –

Рэкет, надувательство.

Но и в нас созрел микроб, –

Зуд предпринимательства.

Как-то трактом, в гололед,

Мчал водитель бешено,

Не вписался в поворот

И – в кювет заснеженный.

Зябко. Дует в кулаки.

И к жилью торопится:

«Трактор нужен, мужики!

А с меня... как водится!»

Следом – новый «корефан»,

С той же речью кроткою.

В суверенный Казахстан

Вел он «КрАЗ» с селедкою.

Порешили сей вопрос

Под слабосоленую.

Снова – чу! Учуял нос

Колбасу копченую.

Тут сошлись на пять кило.

Тракторист старается...

Тем и кормится село,

И опохмеляется.

Извело коров. И факт –

Фермы разбабахало.

Дел-то всех: водичкой тракт

Поливает аховый...

1995

Стамбул

Стамбул! Стамбул! Какая тема,

Какая музыка веков!

Теперь он вроде Вифлеема

Для всероссийских «челноков».

И я, с сумою в два амбара,

Свалясь с небес, как саранча,

В щелях стамбульского базара

Весь день толкусь – без толмача.

К исходу дня, измятый, ватный,

Груженый, взбитый, как постель,

Бочком вхожу в трамвай бесплатный

И еду в звездночный отель.

Тут все при фарте, интересе,

Ни до восточных грез и чар,

Молчат, когда под юбку лезет

Тамбовской бабе – янычар.

Трамвай скрипит себе надсадно,

А с янычара – градом пот.

Бабенке боязно. Но – ладно,

Ни туркишлиры он крадет!

О, град Стамбул! О, страсти эти!

Аллах могуч, всесилен столь,

Он правоверных ждет в мечети,

А нас – таможенный контроль.

1996

Каракас

Русским друзьям в Венесуэле

Каждый раз, когда вьюга в полуночный час,

Черт-те как, завывает и вьет,

Вспоминаю Каракас, огней перепляс,

Над Авилой луны огрузневший баркас,

Что по теплому небу плывет.

Не избыть эту негу тропических струй,

Банный дух перламутровой тьмы,

И мулатку, воздушный ее поцелуй,

Что мгновенной красой опалив, – не балуй!

Растворилась под сенью хурмы.

Бледнолицый пришелец из северных стран,

Я был втянут в канкан вихревой.

Лишь под утро Каракас стихал, как фонтан,

Замирал, как залегший на дно ураган,

К колумбийским горам – головой.

Но подобьем горилл, уцепившись в рули,

В громыхающий адский металл,

Мотоцикловым вихрем растаяв вдали,

По тревоге, почти не касаясь земли,

Полицейский наряд пролетал...

По тревоге иду я во вьюжную ночь:

Как в пампасах, кромешная глушь!

Понимаю, чужой мне стране не помочь,

Дай-то бог, чтоб родная не бросила: прочь!

Столько русских рассеяно душ!

Но вдали от берез, возвышающих столь,

Приласкал их тропический зной,

Темперамент испанский и русская боль,

И, наверно, не худшая жизни юдоль –

Карнавальный Каракас ночной!

Я люблю этот город холмов и долин,

Банный дух перламутровой тьмы,

Первобытную горечь карибских маслин,

Барабанную удаль и звон мандолин

Под роскошною сенью хурмы.

1995

Констатирую

Еще при силе. Но устал.

И констатирую устало:

Теперь бездарность правит бал

Там, где блистала наша слава.

И мощь ее и красота,

Сияя гордо и завидно,

Была в открытности чиста,

Но пред коварством беззащитна.

О слава русская! О ней

Картавят ныне злые мифы.

И там, где щелкал соловей,

Жируют вороны и грифы.

Я не сковал от них брони.

И, дай-то Бог, не обмануться:

В трактирном пиршестве они

Своим же ядом захлебнутся.

Все так и будет! Тяжко лишь

Саднят предательские раны.

Эй, кто над ухом дышит? Кыш!

Я жив, закрой свой клюв поганый

1995

1 января 1996 года

В фазах Лун – нестабильный и грозный,

Начинается год високосный.

Ходит Каин и ставит печать:

Начинают морозы крепчать!

Телевизор осип от испуга:

Нам не выйти из адского круга,

Если красные к власти придут!

Что же? Камень на шею и – в пруд?

Что же, что же? О Господи, что же?

В кадре женщина с бархатной кожей:

Попка круглая, плечи и грудь!

Суть ясна. Чуть прикрытая суть.

Високосного года начало.

Тихий ужас шипит из бокала.

Где-то взрыв прогремел тяжело:

Самолет иль объект НЛО?

Что-то будет! Закроют границы?

В одночасье ль Чечня испарится?

Или башне Пизанской упасть?

Или вновь перекрасится власть?

Отмечается важность момента:

Новый колер в речах президента!

Все Гайдары навытяжку в ряд,

Все шахраи на стреме стоят.

Високосного года начало,

Блудный час сатанинского бала.

Утром глянешь в окошко, а в нем –

Два Чубайса стоят с кистенем.

1996

Косынка

Серый автовокзал,

Злые тети и дяди,

Ожидания зал

С Ильичом на фасаде.

Бодрый лозунг парил

Над стеной заскорузлой.

Кто дремал, кто курил,

А кто семечки лузгал.

Кто-то к кассе пролез

Сквозь мешки и корзины,

Словно пушку, протез

Обнажив из штанины.

Взвыло радио. В нем