Стезя - [44]

Пусть выхлопные

Воздвигают гулко,

Откуда знать им:

Домик в переулке

Уж не будить мне больше

Ни шиша!

Откуда знать,

Что иначе судьба

Рассудит все,

Суровей и колючей, –

Прикажет мне

Окопы рыть на случай,

И я забуду,

Как растил хлеба.

Но я приму

И это ремесло,

И бравый вид

В морском пехотном взводе.

Придет письмо

При сумрачной погоде:

«Устала ждать,

Прости меня, светло...»

6

Мне грустно все ж:

Восторга в сердце нет.

Да ведь такие годы

Пролетели!

Слова любви в груди

Забронзовели,

А как будил их

В юности рассвет!

Теперь все реже

Пишутся стихи,

И я спокойней

В пору листопада,

Хотя горланят так же

На оградах

В жар-птичьем оперенье

Петухи.

Стал осторожней

К радости народ.

Не часто ходят

По воду молодки:

У всякого двора –

Водопровод

Торчит, как перископ

Подводной лодки.

Лишь невзначай

Встревожится душа,

Когда увижу вдруг:

По перекрестку

Мой старый друг

Толкает водовозку

На легких шинах

Бывшего «Ижа».

На кочках фляги

Мечутся, звеня.

Я вспомню годы,

Что отгрохотали,

Когда мы лучших

Девушек катали,

И трактор ждал

У пахоты меня.

Но не припомнить

Больше ремесло,

Что так неловко

Бросил, уезжая,

И не собрал

Хоть части урожая,

Где сеял сам.

Прости меня, село!

1967–1981

Тимофеи Корушин

Двадцатидвухлетний Т. Д. Корушин – мои земляк, родственник, в 1918 году был комиссаром печати в г. Ишиме…

Автор

Еще закон не отвердел.

Страна шумит, как непогода.

Хлестнула дерзко за предел

Нас отравившая свобода.

Сергей Есенин

1

Под стражею царь-император,

На воле налетчик и вор,

В царевых дворцах и палатах

Картавых вождей – перебор.

И в копоть уездных ревкомов,

В полуночный скрип половиц,

Депеши – черней чернозема

Летят из обеих столиц.

– Товарищи, в Питере голод,

В Москве саботаж и разбой.

Прошу телеграмму Свердлова

Считать за приказ боевой! –

Глаза председателя строги,

Красны от бессонных трудов:

– А хлеба в складах желдороги,

По сведеньям, – тыщи пудов!

Нам нужно наладить движенье

И помощь Республике дать.

Коммуна – ведь это сраженье,

В котором нельзя отступать!

Желты от махры комиссары,

Слипаются веки – невмочь.

Пожаром, пожаром, пожаром

Грозится ишимская ночь.

И ветер, и вьюга-кликуша

Псалмы замогильные вьют.

Но пишет в газету Корушин,

Кинжально стучит «Ундервуд».

Свинцовая очередь строчек.

Заглавная тема одна.

Он верит: солдат и рабочих

Сплотит и поднимет она!

Тревожно в ревкоме.

Прохладно.Метель улеглась кое-как.

И окна домов Плац-Парадной

Томительно смотрят во мрак.

Дома от бессонницы серы,

А светлая жизнь далека.

Но сколько неистовой веры

В усталых глазах паренька!

Он вышел на улицу: реже

Брехают в рассвет кобеля.

Вот книжная лавка, все те же,

Как в детстве, на ней вензеля.

Как помнит, достатка, излишка

В семье не случалось никак.

Отец же за добрую книжку

Отдаст и последний пятак.

Бывало – в деревню родную

В телеге тряслись. Благодать!

Отец подгонял вороную,

Смеялся: «Арабская стать!»

Трусила отцова лошадка –

Надежда и боль батрака.

И было тревожно и сладко

Смотреть, как плывут облака.

2

– Ограбили нас, обмикитили

Похлеще татаро-монгол! –

Торговец Захаров в подпитии,

Лица нет, но гостя – за стол,

Послушай, Зарубин, послушай.

Коммуна житья не дает.

Все этот «товарищ» Корушин

Статейками мутит народ...

Убили нас, паря, убили,

Вогнали в разор и долги.

Явились, прикладами сбили

На хлебных амбарах замки.

До зернышка взяли, до крошки!

Все этот командовал... враг...

– Корушин?

Который?

Тимошка?

Соседушка, значит... батрак.

Он местный, он наш окуневский.

Забрал нажитое? Шалишь!

Отец у них тоже таковский,

Тощой, как церковная мышь.

Сыночку, понятно, зачтется!

Топориком тюкну – весь сказ!

Вернется, Захаров, вернется –

Пора...

Ну, гостите у нас!

3

Весна на дворе. Удивительный

Тепла не сибирский обвал.

В такой бы денечек к родителям,

С германской пришел – не бывал.

Помочь по хозяйству прибраться.

И в старом сенном шалаше

За кои года отоспаться,

Дать роздых окопной душе.

Там тоже теплынь. Над оврагом,

Над рощей – граничная блажь...

Но яро пылающим флагом

Затмило желанный мираж.

И все же над дымным перроном,

Где митинг открыл Тимофей,

Пахнуло знакомым, соленым,

Полынным настоем полей.

Недаром трудились две ночи,

Пшеничка – к вагону вагон.

На помощь голодным рабочим

Ишим провожал эшелон.

Еще паровозик ударно

Клубил над платформою пар.

И вдруг чей-то злобный, угарный

Почувствовал взгляд комиссар.

«Зарубин?.. Зарубин, конечно...»

— Ну, здравствуй! – сказал без затей, –

Сельчанину рады сердечно...

Но хмуро смолчал богатей.

В толпе отмолчаться не страшно.

Глаза – что свинец ко свинцу.

Мир новый и мир вчерашний

Стояли лицом к лицу.

Тут ясно, похлебки не сваришь,

Закушены в кровь удила.

— Ну что ж, комиссар-товарищ,

Сегодня твоя взяла!

4

В ревкоме строжали. И к маю

Всех было вольготней грачам.

И вторя грачиному граю,

Кипел ледоход по ночам.

И в ночи короткие, куцые

За ставнями прятался страх.

И хмель мировой революции

В горячих бродил головах.

Грошова судьба человека,

Коль в жизни такой оборот...

И снова гулял по сусекам

С метлой восемнадцатый год.

В упрямом пылу вдохновенья

Твердила бедняцкая рать:

«Коммуна – ведь это сраженье,

В котором нельзя отступать!»

Зубатились фракции. К лету

На крайность пошли леваки.

Однажды в окно ревсовета

Стрельба докатилась с реки.

Не хлипкий «Союз офицеров»,

Тем раньше прищучили хвост,

Решили «пощупать» эсеры

На зуб стратегический мост.

Объекту еще подфартило,