Стертый мальчик - [69]
– Я всегда буду тебе рада, если ты захочешь поговорить.
– Хорошо, – сказал я.
– Подожди здесь, я схожу за медсестрой.
Она вышла из кабинета.
Я выловил вибрирующий телефон из кармана джинсов, и под бедрами порвалась бумага. Это был Чарльз. Мы не общались уже больше недели. Я иногда заходил за вещами в комнату, но почти все свободное время просиживал в библиотеке до полуночи.
«Когда ты вернешься? Всё в порядке? – прочел я сообщение. – Куда ты исчез?»
Я тут же ответил ему, чтобы он не волновался, стараясь не задумываться над тем, что пишу.
«Я призрак, – написал я. – Все отлично».
Тем же утром, выйдя вместе с мамой на улицу уже с марлевой повязкой на локте, я согласился несколько дней погостить дома. Я понимал, что следующие недели, проведенные в ожидании, будут для мамы тяжелее, чем для меня.
– Сходим в кино, – предложила она. – С меня билеты.
Когда мы вышли из кинотеатра после очередной романтической комедии, снега все еще не было. Мне так хотелось, чтобы в эти последние недели зимы пошел снег. Я представлял, как мы вдвоем сваливаемся в сугроб и яростно машем руками, рисуя себе крылья – большие и широкие.
Понедельник, 14 июня 2004 года
Номер в «Хэмптоне», в котором мы с мамой останавливались, когда я ходил в «Любовь в действии», был просторным, но казался маленьким. Мы жили в разных комнатах; гостиную от спальни, где спала мама, отделяла тонкая фанерная дверь. После первой недели терапии многое в номере, на что мы бы даже не обратили внимания при обычных обстоятельствах, стало казаться зловещим. Здесь была только одна лампочка, которая сгущала мрак в противоположной части комнаты. Верхний свет зажигался вместе с вентилятором, и огромные лопасти взбивали воздух, который обрушивался на нас неприятными потоками. Металлическая дверная задвижка в тусклом освещении казалась непрочной – я легко представил себе переламывающие ее кусачки. При других обстоятельствах номер показался бы нам безопасным и комфортным, но не сейчас: каждую ночь мне приходилось подпирать дверь журнальным столиком, чтобы в случае проникновения злоумышленника я сразу услышал скрип ножек по линолеуму. Стоя перед зеркалом в ванной, я представлял себе скрытые камеры, направленные на мое обнаженное тело. Принимая душ, вспоминал Хичкока и сверкнувший в «Психо» нож, вспоминал, как Джанет Ли убегает из города с украденными деньгами, спрятанными в сумке на пассажирском сиденье, и сворачивает к временному убежищу – неприметному отелю.
Забавно, но ни я, ни мама так и не попросили никого из персонала гостиницы разрешить эти незначительные неудобства. Теперь я понимаю, что они утешали и отвлекали меня, вытесняя из моего сознания более опасных злоумышленников, которые, скрючившись, поджидали где-то вне моего поля зрения. Даже в темноте я знал каждый угол нашего номера наизусть. Этот номер… Какая-то вещица, переставленная в другое место, или любое иное незначительное изменение должны были предупредить меня о более важных переменах, происходящих за пределами комнаты. Если перемены возникнут в этом номере, то они смогут продолжаться ad infinitum[17] и за его пределами. Что же тогда остановит меня от немедленного воплощения моего текущего плана?
Воскресная ночь. Я вновь улизнул из гостиницы после полуночи, чтобы пробежаться по улицам пригорода. Я бежал так долго и так быстро, что потерял счет времени, и в этом безвременье смотрел, как луна скользит по ночному небу. Я вдруг представил, каким маленьким кажусь с небес. Бог просто задира, решил я, задумавший подразнить такую мелочь, как мы. Зачем Он так поступил с нами, с нашей семьей?
– Пошел ты, – сказал я луне, в очередной раз ожидая, что сейчас меня поразит взявшаяся из ниоткуда молния.
Но ничего не произошло, и я стал ругаться громче и громче. Мои слова подхватило эхо, прокатившееся по пустым кварталам: «Пошел ты, пошел ты, пошел ты!»
Я вернулся в номер и согнулся пополам возле кровати – меня чуть не вырвало от истощения и страха. Да кто я такой? Кто этот человек, проклинающий Господа? И еще вопрос: кто Бог? Он покинул меня или просто никогда не существовал?
Пока я сидел, пытаясь успокоиться, то решил, что буду притворяться всю следующую неделю: стисну зубы и сделаю вид, что все хорошо. Терапия превращала меня в незнакомца; я хотел выйти отсюда с относительно невредимым сердцем. Логотип «Любви в действии» – вырезанное в треугольнике сердце – глазел на меня каждый день со страниц справочника, угрожая удалением этого самого органа. Но я опасался, что, придя в себя после операции, стану таким же, как Т. с его многочисленными кардиганами.
Одно я знал точно: надо действовать осторожно, чтобы не вызвать подозрения у наставников. Я понимал, что они сразу же проинформируют родителей и вынудят их перевести меня на более длительный курс лечения – от трех месяцев до года, а потом еще два года, пока я сам не превращусь в наставника, постоянно переживающего то прогресс, то регресс, пока окончательно не потеряю себя. В каком-то смысле блондин у административной стойки уже предупредил меня об этом. Листая список номеров в моем телефоне, он бросил на меня взгляд и сказал: «Надеюсь, вы настроены серьезно. Многие считают, что вы относитесь к лечению слишком легкомысленно». Не знаю, заметил ли он номер Марка, который я записал в контактах как «Марк Туалет», и сможет ли он использовать эту информацию позже как улику против меня. Но, похоже, сейчас это не имело никакого значения. Слова его я понял так: важно сохранить видимость, что за прошедшую неделю ничего не изменилось.
