Степные рубежи России - [2]

В период с конца XV по конец XVIII века политика России эволюционировала от защиты уязвимых степных рубежей страны и отражения вторжений кочевников к сознательной экспансии и трансформации покоренных территорий и их жителей. Сельскохозяйственная обработка новых земель, а также умиротворение новых подданных, превращение их в оседлых жителей и обращение в православное христианство – все это в XVIII столетии стало рассматриваться как государственная необходимость и цивилизаторская миссия России.

Конечно, большинство обществ на каком-то этапе были обществами фронтира. Лишь к середине XIV века установились относительно стабильные границы латинского христианского мира в Европе. Сначала христианским властителям Европы пришлось принимать оборонительные меры от набегов викингов с севера и венгерских всадников с юго-востока, и лишь затем они перешли к успешной экспансии путем создания поселений (Ostsiedlungen) среди славян и Реконкисты против мусульман на Пиренейском полуострове[3].

К XVI столетию Испания, «чье существование было одним длинным крестовым походом»[4], и Московия, стремительно появившаяся из безвестности с собственным мессианским настроем, воздвиглись как колоссы, охранявшие восточный и западный фланги Европы от исламского мира. Москва и Толедо, разделенные непреодолимой пропастью в вопросах интерпретации христианских догматов, присвоили себе звание защитников всех христиан. Обе имперские идеологии изображали державу защитницей христианского мира, а впоследствии – и просветительницей, несущей свет истины нехристианам.

Как московитская, так и испанская идентичности были в очень большой степени сформированы столкновением с исламским миром. Но южные рубежи Московии были не только идеологической границей христианства и ислама. Помимо этого, они отделяли оседлое население от кочевого, земледелие от скотоводства, суверенную державу, находившуюся под властью единого монарха, от племенных союзов со слабой центральной властью.

Будучи расположена на восточном краю Европы, Москва имела дело с миром, который в географическом и культурном плане отстоял очень далеко от характерных для Европы городов, рыцарских замков, купеческих поселений и земледельческих крестьянских деревень. К югу и юго-востоку от Москвы, за не вполне прочерченной границей лежали обширные просторы Евразийской степи, в разные эпохи населенные различными кочевыми племенами, от скифов и сарматов в VI веке до нашей эры до монгольских и тюркских народов к концу XV века – моменту, с которого начинается наше повествование.

Степными соседями Москвы были преимущественно мусульманские по вероисповеданию союзы кочевых племен, чей образ жизни, военная организация, экономика, культура и религия сильно отличали их от московитов. Различия между Москвой и ее кочевыми соседями усугублялись тем, что кочевники были азиатами, следовательно, принадлежали к другой расе. Впрочем, русские, по-видимому, относились к расовой идентичности по большей части безразлично вплоть до XVIII века, когда они стали более тесно идентифицировать себя с Европой и европейской цивилизацией.

Традиционная западная историография, сформировавшаяся в эпоху расцвета национальных государств, не придавала особой важности истории степных народов, поскольку кочевые племена не были организованы как государства. Степь воспринималась попросту как ничейная земля, отделявшая одно государство от другого. Примером подобного отношения служит знаменитая книга Уильяма Макнила «Степной фронтир Европы» (McNeill W. Europe’s Steppe Frontier. Chicago, 1964), в которой нет ни единого упоминания ни об одном из многочисленных степных народов. Этот труд формирует у читателя убеждение, что степные земли были свободны и ждали раздела между Российской, Габсбургской и Османской империями с последующим заселением жителями этих держав. Как увидит читатель настоящей книги, колонизация Степи, состоявшаяся в XVIII веке, была не результатом технологических новшеств в земледелии, как утверждал Макнил, а успехом России в обеспечении безопасности оседлых поселений от разрушительных кочевых набегов.

Дореволюционные российские историки уделяли значительное внимание вопросам степного пограничья. Но им была свойственна черно-белая картина мира, в которой правом и обязанностью России было расширение границ христианства и цивилизации. Они подробно описывали борьбу Москвы против монгольского господства, а впоследствии и против других, не менее вероломных степных кочевников. Таким образом, экспансия России в южном направлении представала естественным процессом, имевшим целью положить конец крымским и ногайским набегам и колонизировать покоренные земли. Поскольку эти земли прилегали друг к другу, как российские историки, так и общество в целом не видели грани между завоеванием и колонизацией. По факту понятие «завоевание» стало частью понятия «колонизация», которая, как считалось, соответствовала интересам Российской империи и, следовательно, всех ее подданных[5].

Советские историки получили указание отвергнуть этот прежде господствовавший националистический взгляд и сменить его на противоположный. После 1917 года «колонизация» и «колониальная политика» стали негативными терминами, а прежняя империя и ее политика в отношении национальных и религиозных меньшинств подверглись решительному осуждению. Выражение «колониальная политика царского режима» регулярно звучало в 1920‐е и 1930‐е годы, но это время не способствовало серьезным исследованиям, поскольку у советского руководства были иные приоритеты.