Стендаль. Встречи с прошлым и настоящим - [52]
Милан эпохи Стендаля был, конечно, совсем иным, чем сегодня. Писатель восхищался красотой этого города, его зданий, внутренних дворов, обрамленных аркадами. Город очень пострадал от бомбардировок в годы второй мировой войны. Но сохранившиеся памятники архитектуры свидетельствуют о былом великолепии. Прежде всего – светло-мраморный собор, то бледно-розовый, то золотистый, то серебристый – в зависимости от солнечного или лунного освещения и времени суток.
В эпоху Стендаля этот готический собор с множеством статуй и филигранных башенок еще не был полностью закончен (его строительство началось в XIV веке и завершилось в 1856 году. Пять бронзовых дверей изготовлены лишь в XX веке). Тем не менее собор поражал Стендаля, любившего смотреть на него при лунном освещении: «В ярком свете луны церковь эта являет зрелище чарующее, ни с чем не сравнимое», – писал он. Этот «лес мраморных игл» соперничал в воображении писателя с альпийскими вершинами.
Любопытно, что Стендаль готовился к созерцанию этого «замка из мрамора», рассматривая гравюры в лавках торговцев эстампами на соседних с собором улочках. «[…] Собор и гравюры сделали меня более чувствительным к прекрасному и менее склонным к помышлениям о деньгах и вообще ко всем унылым и грустным мыслям», – писал Стендаль[369].
Бродя по миланским улицам, писатель составил себе представление о красоте местных женщин, которую он называл «ломбардской красотой», напоминавшей ему «нежное благородство» женских образов Леонардо да Винчи. В связи с размышлениями о миланских красавицах Стендаль высказал свою знаменитую мысль о том, что «красота – это всегда лишь обещание счастья»[370].
В Милане писателя навсегда очаровали «естественность, простота, страстная непосредственность» итальянцев[371].
На месте узких улиц, где находились лавки торговцев эстампами и другие, и которые вели от собора к театру Ла Скала, еще во второй половине XIX века был выстроен большой пассаж – галерея Виктора Эммануила II.
В отличие от собора, внешняя архитектура театра Ла Скала (здание сильно пострадало во время войны, но было восстановлено в прежнем виде) не восхищала Стендаля. Внутренний же вид театра не раз послужил писателю предметом занимательного и восторженного рассказа: вестибюль театра – «штаб-квартира всех фатов: там создается общественное мнение о миланских дамах»; зрительный зал – «даже вообразить невозможно что-либо более величественное, более роскошное, более впечатляющее […]»[372].
Во время своего пребывания в Милане в 1814–1821 гг. Стендаль стал завсегдатаем этого «первого в мире театра», которому он посвятил много вдохновенных страниц. Писатель не пропускал ни одной премьеры и с утра же отправлялся в Ла Скалу за либретто новой постановки. Впоследствии он вспоминал эти годы как период своего самого сильного увлечения музыкой.
В годы, когда Стендаль жил в Милане, в Ла Скале впервые ставились оперы Моцарта: «Дон Жуан», «Свадьба Фигаро», «Волшебная флейта». В итальянской опере появился новый прекрасный талант – Джоакино Россини. Стендаль восторгается Моцартом, а в двадцатипятилетнем Джоакино Россини он видит надежду итальянской оперной школы. Вскоре он пишет: «Канова, Россини и Вигано – вот слава современной Италии»[373].
Замечательный хореограф Сальваторе Вигано к этому времени уже поставил в Ла Скале почти все свои балеты. Неаполитанец, племянник композитора Боккерини, Вигано объединял воображение поэта с видением живописца и чувствительностью музыканта, по мнению критики. Стендаль не уставал восхищаться им, называл его «великим немым поэтом»[374]…
Но Ла Скала эпохи Стендаля – это не только замечательный оперный театр, где в один и тот же вечер ставились опера, большой балет (между первым и вторым актом оперы) и в конце вечера, вернее, в полночь – маленький комический балет. Театр Ла Скала был также постоянным местом встреч миланского общества; туда назначались свидания по самым разным делам. В Милане того времени не было принято устраивать открытые приемы в частных домах. Если же устраивались вечера, то лишь по пятницам, когда в Ла Скале не было представлений.
Ложи театра Ла Скала сдавались на целый сезон и даже продавались. По свидетельству Стендаля, ложа стоила до двадцати пяти тысяч франков, не считая небольшой платы за входной билет. Во время представления в ложах занимались чем угодно: знакомились, разговаривали, играли в тарокк[375]и т. д. (Одна и та же опера ставилась десятки раз подряд. Внимание обычно привлекали лишь отдельные любимые арии, выступления знаменитых певцов.)
Сам Стендаль тоже встречался и беседовал в театре Ла Скала с миланскими литераторами и участниками патриотического движения. «Каждый вечер в ложе г-на Бреме[376]собирались восемь или десять замечательных людей; мы едва слушали выдающиеся места оперы, и разговор не прекращался», – рассказал Стендаль в своих «Воспоминаниях о лорде Байроне»[377]. Кстати, там же, в этой ложе, он познакомился с английским поэтом.
В театре Ла Скала встречались и персонажи романа «Пармская обитель». Графиня Пьетранера познакомилась там с графом Моска. Влюбленный в нее граф снял ложу в третьем ярусе и, вооружившись зрительной трубкой, наблюдал за графиней, находившейся в ложе второго яруса… Там же, в Ла Скале, графиня увидела своего будущего мужа, герцога Сансеверина-Таксис, которого граф Моска привез в Милан, чтобы познакомить его с нею.
