Стендаль. Встречи с прошлым и настоящим - [53]

Глубокая привязанность Стендаля к Милану, в большой степени связанная с театром Ла Скала, отразилась не только в книгах писателя, но и в эпитафии, которую он сочинил для самого себя: «Энрико Бейль, миланец, жил, писал, любил. Эта душа обожала Чимарозу, Моцарта и Шекспира […]».

Стендаль неоднократно составлял разные варианты этой эпитафии, в первый раз – в 1822 году. Тогда он еще надеялся вернуться в Милан и закончить там свои дни как истинный «миланец». В тот момент Стендаль упомянул в эпитафии также о том, что он был в Москве в 1812 году. Это обстоятельство играло немаловажную роль во время его пребывания в Милане в 1814–1821 годах. Знакомясь с местным обществом, Анри Бейль представлялся как участник русской кампании Наполеона – свидетельство очевидца вызывало тогда всеобщий интерес.

Позже упоминание о Москве исчезло из эпитафии. Сама эпитафия приобрела иную окраску. По мнению Виктора дель Литто, в 30-е годы, уже не надеясь на то, что он сможет жить и умереть в Милане, Стендаль, именуя себя «миланцем», возвращался в мечтах к идеализированному городу, к некоему идеалу, с которым связано все, что он любил.

Эпитафия Стендаля послужила основанием для мифа о том, что писатель, якобы, отказался от своей родины.

Виктор дель Литто обнаружил в архиве министерства иностранных дел Италии письмо Лизимака Тавернье – помощника французского консула в Чивитавеккье Анри Бейля. Оно написано вскоре после смерти Бейля и адресовано генеральному консулу Франции в Генуе, которому Тавернье с иронией рассказывал об одном условии завещания Бейля: продать его часы и на вырученные деньги вырезать на его могильном камне слова: «Энрико Бейль, миланец, жил, писал, любил […]». Тавернье далее сообщал: «В Париже занимаются выполнением этой последней воли. Таким образом отказался он от своей прекрасной родины, чтобы натурализоваться итальянцем среди мертвых»[378].

Через три года после кончины Бейля, Тавернье посетил в Париже его кузена и душеприказчика Ромена Коломба. Под влиянием Тавернье, Коломб позже высказал в статье о Стендале сходную мысль. Вскоре он пожалел об этом: друг Анри Бейля в Чивитавеккье Донато Буччи поставил Коломба в известность о кознях, которые Тавернье строил в свое время Бейлю, шпионя за ним и т. д. Но было уже поздно. Ромен Коломб умер, не успев исправить свою ошибку. Миф об отказе Стендаля от своей родины распространился дальше.

Эта история рассказана в специальном номере журнала «Stendhal Club», посвященном теме «Стендаль и Милан» и приуроченном к XIV Международному стендалевскому конгрессу в Милане в марте 1980 года – первая подобная встреча стендалеведов в главном городе Ломбардии.

К ней готовились не только исследователи биографии и творчества французского писателя. В стендалевских днях в Милане принимали активное участие и крупнейшие культурные центры города: музеи подготовили обширные выставки; в Муниципальной библиотеке был открыт новый стендалевский фонд; в театре Ла Скала состоялась премьера оперы, поставленной в связи со стендалевскими днями.

В эти дни в Милане произошли и другие события, не предвиденные организаторами конгресса, но тем не менее навсегда запомнившиеся его участникам и взволновавшие весь город и всю страну. Обо всем этом расскажу ниже.

На открытие конгресса в большом зале Миланского университета собрались более пятисот участников и гостей. Работа конгресса проходила в шести секциях и была посвящена самым разным темам: Стендаль и Милан его времени (общество и политика); Стендаль и итальянская литература, музыка и изобразительные искусства; проблемы языка и текстологии. Докладов было столько, что они составили два больших тома[379].

Много внимания уделялось вопросам: был ли Милан после вступления французских войск в 1796 году действительно таким, каким его изображает Стендаль[380]; насколько достоверны его рассказы о миланском обществе 1814–1821 годов; каковы были связи Анри Бейля с карбонариями и т. д.

Большая выставка «Милан в эпоху Стендаля», организованная Миланским музеем (исторический музей), дополняла сообщения участников конгресса множеством иллюстративных и документальных материалов: прекрасные гравюры с видами Милана и окрестностей, где Стендаль любил бывать (озеро Комо и Лаго Маджоре, Борромейские острова и др.); портреты выдающихся личностей, с которыми он встречался в Милане и которых он упоминает в своих книгах; документы о миланском обществе, в частности, о Матильде Висконтини Дембовской, сыгравшей столь драматическую роль в жизни Стендаля – безнадежная любовь к «Метильде» причиняла писателю много страданий, но она оказалась также мощным импульсом творчества.

На выставке можно было также видеть автографы миланских литераторов, печатные издания эпохи, вышедшие в Милане, материалы судебных процессов против карбонариев. В них, кстати, не раз упоминается и имя Бейля.

Миланский музей издал объемистый и богато иллюстрированный каталог этой выставки[381]. На титульном листе вслед за заглавием приведены слова Стендаля в факсимиле: «I was in Milan»[382]. Обращение писателя к английскому языку, вероятно, было вызвано особым душевным настроем в этот момент – Стендаль не раз вкрапливал в такие минуты в свой текст английские слова, особенно если речь шла о личных делах.